Идол липовый, слегка говорящий - Николай Бахрошин

Аля отвернулась, и теперь он видел точеный профиль слоновой кости и мягкие, невесомые пряди волос. Изогнутые ресницы разбегались далеко, как лучи.

Саша дал сигарету и сам закурил, глубоко затягиваясь. Пытался успокоиться, но сердце все равно колотилось с удвоенной скоростью. Руки слегка подрагивали.

Наверное, только тогда, наклонившись к ней с зажигалкой, вдохнув вместе с тонким, пряным ароматом ее духов и кожи другой, откровенно-спиртовой дух, Саша понял, что она выпила. Крепко выпила видимо. Отсюда и откровения мало знакомому человеку… Ах да, муж же бросил, она говорила… – ее бросили, его бросили… Компания. Незадачливый журналист и фригидная красавица…

Фригидная?!

– А ты кем работаешь? – спросил он, чтобы перевести разговор на нечто менее возбуждающее. Заодно перевести дух. Ослабить напряжение ниже пояса.

– Вообще-то я математик. Кандидат наук. Правда, последний раз работала в школе учителем, там хоть что-то платили, немного, но регулярно. На это мы и жили с мужем, Федькину живопись тогда вообще не покупали.

– А теперь?

– Теперь он делает скульптуры из разного металлолома пополам с сучками. На мой взгляд – полная хрень. Самое удивительное – всю эту хрень покупают за хорошие деньги. Ну, десять тысяч баксов, двадцать, тридцать. Даже западные коллекционеры ему заказывают… А я теперь вообще не работаю, Федька не разрешает. Странно жизнь повернулась…

– Да, жизнь – такая. Непредсказуема своими последствиями, – глубокомысленно подтвердил Саша.

– Вот и я говорю…

Двадцать, тридцать тысяч… Звучит, как приговор для его зарплаты, со злостью подумал он. Конечно, художники! Дизайнеры по металлу пополам с деревом! Наскальные живописцы городских пещер! Знает он этих художников, весь этот сварочно-заклепочный сюрреализм – не что иное, как украшательство интерьера, ничего больше… Кстати, чего это он так губищи раскатал на Алю-Аленьку, фригидную красавицу и чужую жену? Не мальчик уже, пора бы привыкнуть, что такие картины маслом не про него! Ему, с его штукой в месяц вместе с гонорарами, – фига без всякой смазки, и облизнуться задаром! Они – художники, им – все.

А ему, ремесленнику пера, шакалу сплетен и слухов, – большущую кость в горле…

– Сходишь завтра со мной к нейкам, Сашенька? – вдруг попросила Аля. Голос ее прозвучал устало и жалобно.

– Зачем? – не сразу понял он, занятый своей сексуальной злостью на жизнь.

– Федька там, муж. Пошел в стойбище посмотреть на кочевой народ, пока мы вас ждали, и остался. Говорит: буду теперь жить у нейков, наедине с природой и с ними, ее детьми. Говорит, домой больше не вернусь. Тут, говорит, с ними, начинаешь чувствовать искусство, а дома – в голове только цена на электроды и на аренду студии. Его часто несет, не зря же они с Иркой спелись… Что делать, попробую его отговорить, муж все-таки… Так сходишь?

– С тобой – хоть сейчас и хоть куда! – сказал Саша.

– Нет, сейчас – не надо. Лучше завтра с утра, когда светло, – она улыбнулась…

Ладно, пусть фригидна, пусть вообще никакая, но за эту улыбку полезешь хоть к черту на рога, хоть выручать ее ненаглядного мужа из стойбища. На второе, кстати, c гораздо меньшей охотой. У черта – хоть и на рогах, зато без мужа…

Надо же, кандидат математических наук! Кто бы мог подумать?

* * *

…А что ты думаешь? Думаешь, что я полная дура? Я – дура, а ты – гений, свободный, как орел в полете? Так ты обо мне думаешь?

…Аленький, все не так. Ты даже сама представить не можешь, насколько все не так…

…Чего мне представлять, я сама все видела, не надо мне ничего представлять!

Видела, мысленно согласился Саша, прислушиваясь к их голосам. И он видел.

Когда они добрались до стойбища нейков, Федор вышел к ним из самого большого чума. Чум, в отличие от остальных, был украшен разными бахромушками и разноцветным бисером. Художник был здесь, похоже, в авторитете. С чего бы это?

Федор был голым, как Адам в день творения. Как и от праотца, от его тела отваливалось что-то прилипшее. Неужели правда глина?

Внутри чума кто-то возился и слышалось разноголосое женское хихиканье. Понять, что там происходит, было немудрено. Десятка два нейских девушек в чем мать родила сидели вокруг и смиренно ждали, когда белый брат отпустит предыдущих и обратит внимание на них. Некоторые накинули на плечи шкуры, но большинство сидели голыми, нимало не смущаясь своей наготы. Их небольшие, крепенькие тела отливали смуглым, смоляные волосы распущены по плечам, груди задорно колыхались при движении, а на скуластых лицах, вполне симпатичных лицах, отметил Саша, было откровенное и нетерпеливое ожидание. Картина настолько недвусмысленная, что казалось, сам воздух вокруг пропитался густым запахом спермы. Лицо Федора, когда он вышел из чума, было довольное. Саша и не предполагал, что насупленное лицо этого высоченного плейбоя с вечной кислинкой в глазах способно выразить такое откровенное удовольствие.

Лицо его жены при виде этой картины никакого ответного удовольствия не выразило. Тоже можно понять.

Нейские мужики, маленькие, редкобородые, но одетые, сидели в отдалении кучкой и неторопливо попыхивали деревянными трубочками, благодушно кивая друг другу. Дикие народы относятся к сексу гораздо проще, Саша это всегда знал.

Коротко и довольно ехидно поздоровавшись, Аля отвела мужа подальше от стойбища и уже тут обрушилась на него. Или он на нее, на это тоже было похоже.

…Что ты понимаешь, что ты можешь понимать, ты сама холодная, как селедка мороженая! А я – мужик, если ты еще не заметила!

…конь с яйцами…

…с яйцами, с яйцами, прошу заметить! Аленький, талант, между прочим, в яйцах, а не в матке, чтоб ты знала!

…думала – в голове…

Саша, как человек деликатный, отошел подальше от семейной ссоры. Курил, привалившись к шершавому боку вековой сосны с желтыми потеками янтарной смолы. Слушал долетавшие до него обрывки фраз. Не настолько он деликатный, чтоб не прислушиваться. В конце концов, у него работа такая – любознательная. Слышно было не все, но периодически – хорошо. Время от времени Федор с Алей повышали голос, и тогда было слышно просто отлично.

…Ладно, пусть я дура, пусть я холодная, пусть я вообще половая тряпка, об которую можно вытирать ноги, когда вздумается! Но ты о себе подумай, о своем искусстве подумай, в конце концов! Неужели ты хочешь остаться здесь навсегда, чтоб окучивать этих телок, как бык-производитель?

…соблазнился! На твою неземную красу соблазнился, и что толку, Аленький?! А они – живые, они теплые, они любят меня за то, что я есть! Ничего не требуют, понимаешь, ни картин, ни скульптур, ни денег! Просто хотят от меня то, что любой бабе нужно от мужика! Ничего больше! Ты, наверное, даже не знаешь, даже представить себе не можешь своими математическими мозгами, как важно, чтоб тебя просто любили и просто хотели!