Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов

– Возьмите хотя бы мой несессер.

– Тогда моему ребенку не хватит места, – отвечает княгиня и сбрасывает сумку на дорогу.

Я подбираю ее, и мы продолжаем путь.

Мы продолжаем путь пешком и проходим двадцать четыре километра. Наконец-то мы вышли из зоны попадания шрапнели, которая вначале все-таки наносила потери нашим рядам. Что касается большевистских войск, то если в тот момент мы не понимаем, почему они не преследуют нас, чтобы перебить всех, позднее мы узнаем причину такого милосердия: красные, по большей части оборванные и голодные, едва ворвавшись в Кисловодск, принялись грабить виллы и гостиницы. Эти беспорядки, которые, как говорили, проходили с невообразимой жестокостью, задержали их и спасли нас.

Наконец пришла ночь, а с ней покой. Мы добираемся до горной деревни Тамбиевский аул, полностью принадлежащей казачьему помещику Тамбиеву. Это очень кстати, потому что матушка совсем выбилась из сил.

Казак Тамбиев открыл для беглецов свой дом. Собственную спальню он уступил великой княгине Марии Павловне, а комнату сына – двум великим князьям. Мы с матушкой располагаемся на полу в гостиной вместе с еще примерно сорока беженцами.

В шесть часов утра несколько казаков нашего хозяина разбудили нас. Белая армия, разместившаяся на ночлег неподалеку, просила поторопиться: красные приближались. Надо бежать дальше.

Тамбиев еще вчера распорядился реквизировать в окрестных деревнях сорок повозок. Прибыли только девять. На них можно разместить только детей, больных и стариков. Матушка видит, что люди старше ее не могут найти себе места, и не просит его для себя. Мы трогаемся в путь вместе с присоединившейся к нам в полном составе семьей Тамбиева, который тоже бежит от красных. Исход продолжается.

После двенадцатикилометрового перехода мы достигаем Александровска – деревни более крупной, чем вчерашняя, но в первую ночь находим там для ночлега лишь школьное здание. У меня происходит сердечный приступ, от которого я валюсь под парту.

На следующий день крестьяне уступают нам свою комнату. Мы с матушкой ложимся на одну из двух стоящих в ней кроватей, вторую занимает пара, разделяющая с нами перипетии бегства. Это первая ночь, когда мы можем отдохнуть по-настоящему. С каким наслаждением мы проваливаемся в сон!

Но в четыре часа утра нас будит набат. Крестьянин, приютивший нас, выбегает из дому, схватив свое единственное оружие – косу. Мы готовимся к худшему. До нас доносится шум боя. Наконец в шесть часов наш хозяин возвращается. Произошла стычка между небольшими отрядами красных и белых, к которым присоединились местные крестьяне. Вооруженные лишь сельскохозяйственными орудиями – косами и вилами, – они тем не менее так лихо помогали белым, что обратили красных в бегство.

Эта тревога убедила большинство из нас не задерживаться здесь. Надо идти дальше. Вчетвером мы нанимаем повозку на высоких колесах, запряженную очень старой лошадью. И все же это животное, оставив белые войска позади, везет нас по величественным и пустынным горным дорогам.

Мы добрались до расположенной в Черкесии большой деревни Баталпашинск, где поселились в доме одного казака. Пять дней мы прожили в нем в состоянии неопределенности. Что делать? Великая княгиня Мария Павловна, великие князья и часть беженцев направлялись к Туапсе, торговому порту на Черном море. Мы с матушкой выбрали своей целью станицу Лабинскую, где у нас были друзья.

Мы отправились туда на повозке. Лабинская, как и все поселения в этой части России, принадлежала казакам, то есть большевиков там не было, покой и благополучие не покинули ее. Это был маленький, но очень богатый городок, крупный центр производства арахисового масла, благодаря которому он процветал.

Мы останавливаемся в гостинице и отправляемся к дому наших друзей Захаровых, покинувших Кисловодск четырьмя месяцами ранее. Когда мы идет по городу, его нормальный зажиточный вид кажется нам почти сверхъестественным; дом же и сад г-на Захарова, кубанского казака и крупного производителя арахиса, представляются земным раем. Нас встречают с распростертыми объятиями. После стольких переживаний мы с трудом сдерживаем слезы волнения.

Под ногами мы чувствуем мягкие ковры. Мы с удивлением садимся в кресла. Нас оставляют на ужин. В знак уважения к матушке подают многочисленные блюда и изысканные вина. Хозяева окружают нас таким дружеским теплом, что мы с радостью обещаем им остаться в городе на некоторое время. После ужина мы переходим в большую гостиную, куда нам подают кофе. И здесь роскошь, цветы, картины, красивая мебель напоминают о забытых уже радостях. И вдруг я замираю на месте, не в силах справиться с волнением, потому что в углу гостиной заметил пианино отличной марки.

Утром следующего дня мы с матушкой выходим прогуляться по улицам. Для нас это разрядка.

И вдруг мимо проезжает похоронная процессия. По русскому обычаю, мертвый лежит в открытом гробу. Чуть дальше еще одна такая же процессия, еще дальше – третья. Они весь день будут следовать одна за другой перед нашими изумленными глазами. Мы спрашиваем, что случилось; оказывается, в городе, пощаженном революцией, разразилась сильнейшая эпидемия испанки.

Значит, надо бежать дальше.

Глядя на открытые гробы в местах, где мы надеялись наконец-то отдохнуть, мы начинаем понимать, что смерть всегда будет следовать за нами по пятам, лишь меняя свое обличье.

Мы вновь отправляемся в путь, но на этот раз на поезде. Он везет нас в Туапсе. Хотя это второстепенный торговый порт, он кишит беженцами, приехавшими изо всех областей, где свирепствует большевизм. Эта состоящая главным образом из аристократов колония, члены которой все знают друг друга, оживляет прежде скромный городок. Гостиницы переполнены. В первую ночь мы получаем для ночлега лишь застекленную веранду. Утром начинают открываться окна, выходящие на эту веранду, и мы видим палаты с больными: и здесь испанский грипп. И здесь было бы безумием оставаться.

Но куда ехать? На дворе октябрь 1918 года; Брест-Литовский мир подписан, но перемирия между союзниками и Германией еще нет: какой прием ждет нас за границей? Матушка больше хочет вернуться в Петроград: там остался отец, от которого по-прежнему нет никаких известий.

На четвертый день я отправляюсь в порт узнать расписание пароходов до Новороссийска. От этого крупного порта идет железнодорожная ветка на Ростов-на-Дону и далее, на Москву. Я знаю, что Новороссийск, как и Туапсе, занят белыми. Матушка, которая, как вы себе представляете, тяжело перенесла опасности, трудности и нагрузки нашего перехода, со мной не пошла. Идя по городу, я то и дело встречаю знакомых; обмениваюсь приветствиями. Но люди смотрят на меня со смущением, даже, пожалуй, с сочувствием и стараются меня избегать.

Наконец проезжавшая мимо великая княгиня Мария Павловна, заметив меня, останавливает свою карету. Я подхожу к ней, но прежде, чем успеваю что-либо сказать, она говорит мне:

– Скрыдлов, я хочу лично выразить вам свои соболезнования.

– Соболезнования, ваше императорское высочество?