Башмаки на флагах. Том 2. Агнес - Борис Вячеславович Конофальский

значительно увереннее. Отец Теодор имел большое влияние на первого консула города Малена господина Виллегунда; теперь всё, кажется, менялось. Впрочем, старый поп имел влияние на всех, кто жил в округе, и кавалеру надо было привыкать к тому, что у него здесь больше нет верных друзей, ну разве что Кёршнер или ландскнехты. Но разве они могли тягаться с отцом Теодором во влиянии. Да нет, конечно!

— Господин Виллегунд! — сказал он, резко прервав невнятную речь оправдывающегося бургомистра. — Говорите уже, в чём дело?

Тот, видно, не хотел ему этого говорить, но после окрика решился:

— Господа советники ждут высочайшего соизволения.

— Что? — не понял Волков. — Они ждут высочайшего соизволения по поводу дороги? Герцог уже должен давать вам разрешение на стройку дорог в ваших пределах? Что за глупость?

Бургомистр вздыхал печально: что ж тут можно поделать.

— Да говорите же вы уже, — снова рычал кавалер.

И бургомистр заговорил:

— Неделю назад перед городским советом говорил граф Мален.

Волков, был не весел, так ещё больше помрачнел:

— И что же он говорил?

— Ругал вас разбойником, раубриттером. Говорил, что вы неспокойный сосед. Что плодите распри вокруг себя, что слишком воинственны. И что чести не знаете, а лишь злобу и ярость свою чужой кровью питаете. Что никто из ваших соседей не чувствует себя спокойно, что вы являлись под стены его замка с добрыми людьми, что грозились его замок брать или поместье его жечь.

— Ну и что, ну пожаловался граф на меня, и что же совет? Причём тут высочайшее соизволение?

— Под конец граф сказал, что едет к герцогу искать от вас защиты. И просил до соизволения герцога решения по дороге не принимать.

«Сволочи, чернильное рыцарство, во всей его красе. Корчат из себя сеньоров, городишко свой едва ли не свободным величают, а герцог, да что там герцог, граф местный гавкнет, так хвост поджимают, бюргеры, шваль».

Рыцарь неотрывно смотрел на бургомистра, взглядом таким тяжким, что тот невольно ёжился и поправлял то и дело ворот платья своего.

Вот теперь всё стало на свои места. Теперь всё стало ему понятно, и в голове его родилась мысль и была она на удивление проста:

«Да, мне с графом в этом месте не ужиться».

Раньше, пока отец Теодор был жив, кавалер ещё мог влиять на происходящее, теперь же — нет. Придётся ждать возвращения графа от герцога. А сколько ждать? Ему через неделю-две уже придётся отправлять набранные войска на север, к Нойнсбургу.

И в его отсутствие тут в городе будут решаться важные, касающиеся его дела.

«Нет. Не ужиться мне тут с графом».

Он даже не попрощался с бургомистром. Повернулся и пошёл из ратуши на улицу. Пошёл задумчивый и будто печальный, всё заметнее хромая на левую ногу.

И напрасно думал бургомистр, глядя ему в спину, что рыцарь со смертью отца Теодора уже не так силён, что будет сдавать он позиции перед герцогом и графом. И что может городу и не нужна та дорога. И дружба с этим свирепым человеком не нужна. Жил же город и до него как-то.

Вот только не знал он рыцаря, совсем не знал. Тот и думать не думал об отступлении и сдачи позиций.

«Пока не докажу, что за нападением на меня и за убийством фон Клаузевица стоит граф и его помощник фон Эдель, жить они мне спокойно не дадут. А когда придавлю фон Эделя, так и граф замолчит, спрячется в своём замке, а я уж тогда фон Эделя буду требовать на публичный суд. Интересно, граф за него вступится или откажется? Чёртов Сыч, куда делся? Он-то сейчас как раз и нужен, а пока надобно вернуться с победой и непотрёпанным войском. Обязательно вернуться с победой. Как говорил старый епископ: «Дары дарить и руки целовать всегда будут тому, кто побеждает».

Так размышляя, он сел на коня и поехал в Эшбахт.

И дома его ничего хорошего не ждало. Приехал, а жена в слезах — она как беременна стала, так всё время плакала. Монахиня — та вообще после смерти отца Теодора тоже не унималась от рыданий. А ему не до бабьих слёз, ему и без них невесело, так жена стала его упрекать, что он жестокосерден.

Лишь Бригитт улыбалась ему, кланялась, но Волков уже стал её улыбочки понимать, видел, что улыбается она через злость. Опять бабы глупые в его отсутствие грызлись. Дома такой дух нехороший, что хоть порог не переступай. Он тайно звал Марию кухарку, чтобы узнать, что тут происходило, так та сказала, что госпожа Эшбахт за столом стала упрекать госпожу Ланге, что та недостаточно почтительна к ней. А та сказала ей что-то, отчего госпожа фон Эшбахт убежала к себе в покои, рыдая. Монахиня стала госпоже Ланге выговаривать за грубость, так госпожа Ланге сказал, что надаёт старой дуре пощёчин, коли та будет ещё не в свои распри встревать.

Волков морщился, уже и не рад был, что заставил Марию всё ему рассказывать. Потом поел на скорую руку и, хоть день уже шёл к вечеру, решил ехать за реку. В милое для сердца место, в полк. Туда, где нет всяких хитрецов-политиков, нет женских слёз и раздоров. Где всё всегда ясно, где всякое спорное дело решает корпорация, а когда и она не может разрешить противоречие, всегда для такого найдётся острое железо и честный поединок.

Только вот не успел он уехать, прискакал гонец от Кёршнера с письмом; кажется, послал купец сразу следом за кавалером, а в письме том было:

«Дорогой родственник, поговорил я только что с названым вам ранее человеком и не пожалел о том, что заплатил ему денег.

Думаю, что вам о том надобно знать пренепременно. А человек тот сказал, что пришло от герцога в город соизволение: собирать от города ополчение в три сотни добрых людей и сто арбалетчиков к ним. Также велено окрестным сеньорам собрать один баннер и быть конно, людно и оружно к назначенному сроку. Говорил он и о том, что из Вильбурга в город к нам скоро пойдут люди герцога, сколько — не ясно, но поведёт их граф фон Мален».

Волков хмыкнул:

«Неужто сам поведёт? Надобно узнать, при каких делах был он, в каких кампаниях участвовал».

И продолжил читать.

«Никто не знает, куда пойдут войной, но все думают, что на вас. А добрые люди в городе воевать вас не желают. Говорят, что командир вы премного опытный, графу не чета, и людишки ваши против людей городских много