Утопия XIX века. Проекты рая - Эдвард Беллами

– Вы задали хорошую высыпку на целых 12 часов, – весело заметил он, – и могу сказать, что сон принес вам пользу. Вы смотритесь гораздо свежее. У вас хороший цвет лица и ясные глаза. Как вы себя чувствуете?

– Никогда не чувствовал себя лучше, – отвечал я, усаживаясь на постели.

– Вы, без сомнения, помните ваше первое пробуждение, – продолжал он, – и ваше удивление, когда я объявил вам, как долго вы спали.

– Кажется, вы сказали, что я проспал 113 лет.

– Совершенно верно.

– Согласитесь, – возразил я с иронической улыбкою, – что эта история несколько неправдоподобна.

– Она необычайна, вполне разделяю ваше мнение, – ответил он, – но при известных условиях она не представляет ничего невероятного, никакого противоречия с тем, что вам известно о летаргическом состояния. При полной летаргии, как было с вами, жизненные функции совершенно бездействуют и ткани не расходуются. Нельзя положить предел возможной продолжительности такого сна, если внешние условия предохраняют тело человека от физического разрушения. Ваша летаргия, конечно, самая долгая из всех положительно известных; но нет никакого основания оспаривать, что, не найди мы вас теперь и оставайся ваша комната не тронутой, вы могли бы в состоянии прекращенной жизненной деятельности пробыть еще бесконечный ряд веков, пока, наконец, постепенное охлаждение земли не разрушило бы жизненные ткани и не освободило бы ваш дух.

Мне оставалось признать, что, если я действительно был жертвою шуточной проделки, зачинщики ее выбрали отличного агента для выполнения своей задачи. Убедительность и даже увлекательность речи этого господина придали бы вероятие утверждению, что луна сделана из сыра. Улыбка, с которою я на него смотрел, пока он развивал свою гипотезу о летаргии, по-видимому, не смущала его ни в малейшей степени.

– Быть может, – произнес я, – вы не откажетесь продолжать и сообщите мне некоторые подробности относительно тех обстоятельств, при которых была открыта упоминаемая вами комната и каково было ее содержимое. Я охотник до хороших сказок.

– В данном случае, – серьезно отвечал он, – никакая сказка не может быть такой причудливой, как сама истина. Надо вам сказать, что все эти годы я лелеял мысль выстроить лабораторию в большом саду около этого дома для производства химических опытов, к которым чувствую особое влечение. В прошлый четверг начали, наконец, рыть яму для погреба. Она была готова к вечеру того же дня, и в пятницу мы ожидали каменщиков. В четверг ночью шел такой проливной дождь, что в пятницу утром я нашел мой погреб превращенным в лягушачий пруд, а стены его совсем размытыми. Дочь моя, вышедшая со мною посмотреть на это опустошение, обратила мое внимание на угол каменной постройки, открывшейся вследствие одной из осыпавшихся стен. Я попробовал очистить его от земли и, заметив, что это была как будто часть большой массы, решился исследовать его. Призванные мною работники открыли продолговатый склеп, устроенный на глубине почти 8 футов под землею, в углу бывшего, очевидно, фундамента для стен какою-то старинного дома. Слой пепла и угля поверх склепа свидетельствовал, что дом, находившийся над ним, погиб от огня. Самый склеп остался совершенно неприкосновенным – цемент его был совсем как новый. В одной из стен оказалась дверь, отворить которую нам, однако, не удалось, и мы устроили проход, вынув одну из плит крыши. Нас охватила струя спертого, но чистого, сухого и далеко не холодного воздуха. Спустившись с фонарем вниз, я очутился в спальне, убранной в стиле XIX столетия. На постели лежал молодой человек. Что он был мертв и умер не сейчас, а лет сто тому назад, в этом, конечно, не было ни малейшего сомнения. Но необыкновенно хорошо сохранившееся тело его поразило меня и моих ученых собратьев, которых я пригласил сюда. Мы не поверили бы, что было время, когда люди владели искусством такого совершенного бальзамирования, а между тем здесь налицо был факт, ясно свидетельствовавший, что наши ближайшие предки вполне располагали этим секретом. Мои медицинские коллеги, любознательность которых была сильно возбуждена, хотели немедленно приняться за эксперименты для исследования свойств примененного бальзамирования, но я воспротивился. Мотивом для этого или, по крайней мере, единственным мотивом, который я могу указать в настоящее время, послужило воспоминание из моего прежнего чтения, откуда мне было известно, что ваши современники сильно интересовались вопросом животного магнетизма. Мне представилось возможным, что вы находились в летаргии и что секрет сохранения вашего тела после такого долгого времени заключается не в искусстве бальзамировщика, а в самой жизни. Мысль эта даже мне самому показалась такой химерой, что, не желая быть смешным в глазах моих товарищей-докторов, я не высказал ее громко, а привел какой-то другой предлог для отсрочки опытов. Но едва только удалились мои коллеги, я немедленно приступил к опыту оживления, результат которого вам небезызвестен.

Если бы тема рассказа была еще более невероятною, обстоятельность его, а также выразительные манеры и личность рассказчика могли поколебать слушателя, и мне стало жутко, когда, после окончания его объяснения, я нечаянно мельком увидел свое изображение в зеркале, висевшем на стене комнаты. Я встал и подошел к зеркалу. Представшее передо мною лицо было как две капли воды то же самое, ни на волос не старее той физиономии, которую я видел, завязывая галстук во время сборов моих к Юдифи в День отличий, отпразднованный, как хотел убедить меня этот человек, уже сто тринадцать лет тому назад. Тут снова представилась мне вся колоссальность обмана, жертвой которого я был. Негодование овладело мной, когда я сообразил, как далеко зашло допущенное со мною нахальство.

– Вы, вероятно, удивлены, – заметил мой собеседник, – не находя в себе никакой перемены, хотя с тех пор, как вы легли спать в подземной комнате, вы постарели на 100 лет. Это не должно изумлять вас. Только при условии общего прекращения жизненных функций вы могли пережить такой большой период времени. Если бы ваше тело подверглось малейшей перемене во время вашей летаргии, оно давно бы уже разложилось.

– Милостивый государь, – возразил я, обернувшись к нему, – что за причина, что вы с серьезным видом рассказываете мне такую замечательную бессмыслицу, я совершенно отказываюсь понять. Но вы, конечно, слишком умны, чтобы допустить возможность провести ею кого бы то ни было, кроме отчаянного дурака. Пощадите меня от продолжения этой выдуманной чепухи и раз навсегда ответьте мне, скажете ли вы мне толком, где я и как я сюда попал? В случае вашего отказа я сам постараюсь удостовериться в этом, невзирая ни на какие препятствия.

– Так вы не верите, что у нас теперь 2000 год?

– Неужели вы, не шутя, находите необходимым спрашивать меня об этом?

– Ну хорошо же! – воскликнул мой необыкновенный хозяин. – Так как я оказываюсь бессильным убедить вас, вы убедитесь в том сами. Чувствуете ли вы в себе достаточно силы, чтобы подняться со мною наверх?

– У меня столько же силы, сколько ее было всегда, – возразил я сердито, – что, кажется, не придется мне доказать на деле, если эта шутка затянется еще надолго.

– Прошу вас, сударь, – отвечал мой собеседник, – не очень-то увлекаться мыслью, что вы жертва обмана, во избежание слишком сильной реакции, когда вы убедитесь в справедливости моих показаний.