Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова

– Заткнись, – вежливо и надменно посоветовал Зое Вася. Он стоял в стороне, равнодушно наблюдая за участниками сцены, но все знали, что его равнодушие напускное. Вася был частью всех, кто собрался этим осенним днем в темном гараже. Зоя послушно затихла. Сырец мысленно похвалил сожительницу. Вежливая девочка, смышленая не по годам.

– Сколько вам надо денег? – подытожил Сырец. Надо принять условия игры. А дальше будет видно. Двигатель заглушили. Стало тихо, очень тихо. Так бывает тихо по утрам в библиотеке.

– Ты нам должен сто тысяч, – шепотом подсказал ему Вася.

– Сто – чего? – на всякий случай решил уточнить Сырец.

– Долларов, долларов, – хором рявкнула троица, напоминая про низкий курс американской денежной единицы в сложный период мирового кризиса.

«У меня всего-то шестьдесят тысяч имеется в загашнике. Дорого меня оценили. Можно, конечно, спросить, за что им я так крепко задолжал, но они не поймут меня, это однозначно», – подумал Володя, а вслух сказал: «Не вопрос! Завтра будут. Или вы торопитесь куда-нибудь?».

– Ты! Сволочь! – побелел от ярости буйный, но Вася успел подсечь его, не подпустив к Сырцу. Двое медленно отступили, признавая старшинство за младшим товарищем.

– Спокойно, спокойно, – пробормотал Вася и, подхватив Сырца под мышки, забросил его в салон. Вид у него был деловитый. Он вытащил наручники, пристегнул руку Сырца к ручке правой дверцы машины, затем те же манипуляции проделал с Зоей, но ее усадил с левой стороны салона. Вася работал неторопливо, но сноровисто: движения его были ловкими и привычными, словно он ежедневно занимался пристегиванием живых людей к различным частям автомобиля, преимущественно по утрам – это занятие было для него чем-то вроде утренней гимнастики.

– Посидите здесь, подумайте, вечером вас выпустят, а завтра мы придем за деньгами, – сказал Вася, держа указательный палец на весу. Вместе с пальцем Вася на глазах менял окраску: только что был деловитым и сноровистым, что-то пристегивал и отстегивал, и вот уже он строгий и назидательный, а в его тоне сквозят учительские нотки. Даже пальчиком погрозил. Сырец пытался заглянуть ему вовнутрь, в черные впадины маски, чтобы понять, что у него там за душой, но ничего не увидел. Вася закинул полупустую канистру со спиртом в салон и захлопнул дверцу. На прощание он лукаво ухмыльнулся: с атавизмом было покончено навсегда – дескать, пленники в разных углах сидят, им до канистры ни за что не дотянуться.

Когда трое в масках ушли, Сырец сказал, облизывая окровавленные, пересохшие губы: «Перегнись, попробуй достать канистру, не могу больше, всю глотку будто свинцом залило». Зоя долго возилась на заднем сиденье, тщетно пытаясь справиться с заданием. Наконец каким-то образом изловчилась и отвинтила крышку. По салону разнесся резкий запах спирта. Свободной рукой Сырец подхватил канистру, наклонил ее и припал к отверстию. Он пил долго, но никак не мог утолить жажду, янтарная жидкость шелестела и журчала, щекоча иссохший пищевод, ему стало немного легче, но ненадолго. Сырец в этот день так и не опьянел.

* * *

Следственная комната медленно погружалась в небытие. Стены уходили в глубину, пол проваливался вниз, а потолок будто сносило в сторону невидимым, но могучим порывом ветра. Вдруг движение остановилось, вместо неприглядного мрачного помещения показалось другое: огромное, светлое, праздничное. Происходящая метаморфоза со следственной комнатой перепугала Наташу, она попыталась вернуть сознание усилием воли, но дремота оказалась сильнее ее. Тогда она перестала бороться с наваждением. Ей стало интересно: а что творится в другом измерении? Ведь любой мир мы создаем сами, своими руками, собственным воображением. Мы уходим туда от безысходности. С этими мыслями она окончательно провалилась в сон, словно оступилась в болото.

– Налейте мне вина, – сказала она, взмахнув рукой. И сразу поняла, опять что-то не то сделала, получилось чересчур напыщенно. Наташа покраснела. Он примет ее за экзальтированную особу. Простые слова прозвучали невпопад. Она попыталась укрыться за нарочитой небрежностью жеста, чтобы спрятаться за ним, желая превратиться в мышку. Но больше всего она хотела избавиться от обаяния сидящего напротив нее мужчины.

– Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала, – засмеялся Наташин визави и наполнил бокал, не пролив при этом ни капли на белоснежную скатерть.

И ощущение неловкости исчезло. Его улыбка способна творить чудеса с девичьими печалями. Наташа зажмурилась от переполнявших ее чувств. Впервые она оказалась наедине с любимым мужчиной. Все, что происходило с ней сегодня, – в первый раз: и ресторан на Казанской, и устрицы, и строгие официанты. Устрицы, уложенные горкой на блюде, издавали запах моря и еще чего-то пряного, неуловимого, страстного, но все это лишь декоративный антураж. В обычной жизни люди легко обходятся без «Шабли» и устриц во льду, но ни одна женщина не в состоянии отказаться от созерцания самого совершенного мужчины на свете. Впрочем, лицезреть любимого можно и в другом месте, менее экзотическом и дорогостоящем. Лучше бы у себя дома. Наташа улыбнулась, представив на миг Семена в ее квартире – дома, на диване, у ее ног, он смотрит на нее, не отрываясь: элегантный, ухоженный, тонкий. Нет, лучше так, как сейчас: они уже переместились в третье измерение и сидят в дорогом ресторане. Ей хотелось праздника – и она его получила. Семен устроил торжество по случаю первого дня знакомства. Они знакомы ровно двенадцать часов. Сейчас дрогнут хрустальные ножки тонких бокалов, забьет молоточками будильник в телефоне, торжественно пробьют настенные часы, и все это зазвенит и затрезвонит одновременно, напоминая бой курантов на Кремлевской башне. В такт мелодичному перезвону застучит Наташино сердце, знаменуя приход первой любви. Она любит Семена давно, она всегда это знала. И не важно, что они знакомы всего лишь двенадцать часов. Еще в детстве она любила только его. Семен – принц, самый настоящий принц. Он красив, статен, обаятелен. Знает языки. Имеет безупречные манеры, одет по последней моде. Все в нем изысканно и элегантно. Наташа усмехнулась. Таких мужчин она еще не встречала. Сокурсники в университете и коллеги по службе не в счет. Это не мужчины, это какие-то сопутствующие манекены, говорящие на непонятном монотонном языке. С ними можно не церемониться. Все эти люди – невыносимые приложения к стипендии и заработной плате, кстати, они в той же степени ничтожны, как и их коэффициенты оплаты учебы и труда. Наташа вздрогнула от звона в ушах. Зазвенели бокалы, загремели часы, затренькал будильник, заколотилось сердце, сливаясь в плотный узел приятного хаоса звуков.

– Семен, мы выпьем за вас, – сказала она и улыбнулась. Она предлагала тост за него. Довольно смелый поступок – если Наташина мама узнает о нем, непременно осудит дочь за допущенную бестактность.

– Нет, Наталья Валентиновна, мы выпьем за вас, – сказал Семен и приподнял подбородок, всматриваясь в нее. Наташа опустила голову. Редкая девушка смогла бы выстоять перед таким испытанием. Семен внимательно смотрел на нее, будто запоминал и зарисовывал в своей памяти черты Наташиного лица. Он глядел так, словно изучал ее внешность под микроскопом. И было что-то удивительное в этом занятии, что-то загадочное и непостижимое, он смотрел, изучая, а Наташа подставляла себя под лучи его взгляда, и купалась в них, наслаждаясь светом и теплом, исходящих от зеленых проницательных глаз.