Слепой против Бен Ладена - Андрей Воронин

– Будь добр, говори яснее, – потребовал Федор Филиппович.

Сиверов невесело усмехнулся, но промолчал, потому что к ним приближался официант с двумя стаканами виски на серебряном подносе. Судя по тому, как долго он отсутствовал, а также по выражению лица, этот деятель успел поделиться с коллегами недавно полученной информацией о существовании североафриканского государства Тунгусия, населенного по преимуществу алкоголиками европейского происхождения.

– Яснее так яснее, – сказал Глеб, небрежным кивком головы отпустив официанта, который, уходя, дважды оглянулся. – Боюсь, вам придется срочно запрашивать инструкции на самом верху. Надеюсь, вы слышали, что пару дней назад в Зальцбурге взорвалась некая вилла?

– Так я и думал, – произнес Потапчук. – Наш пострел везде поспел... Где ж ты ухитрился раздобыть столько тротила?

– Вы меня обижаете, – заявил Глеб. – Что я вам, шахид? Это был несчастный случай, взорвался баллон с бытовым газом. Правда, большой баллон, так что и тротила не понадобилось... Разве что совсем чуть-чуть. Чтобы из искры, так сказать, возгорелось пламя... Так вот, на вилле проживал некий программист арабского происхождения.

– Чего-то в этом роде я и ожидал, – признался Федор Филиппович.

– Не сомневаюсь. Звали этого умника Халид бен Вазир... Вам это имя ничего не говорит?

– Увы, – ответил генерал.

– А зря. Таких людей надо знать в лицо и по фамилии. Во-первых, это был по-настоящему талантливый программист, а во-вторых, если бы вы знали, чей он родственник, мне сейчас не пришлось бы объяснять, во что мы с вами влипли. Мне удалось поговорить с ним по душам, и он, так сказать, открыл мне свое сердце, выложив все как на духу. Современная химия – это, знаете ли, наука! Некоторые из ее достижений... ну, чего там, вы и сами в курсе.

– Не тяни кота за... гм... уши.

– Никогда не мучил животных. Вы ешьте, ешьте. Ваш аппетит в данный момент находится под угрозой полного исчезновения, так что ешьте, Федор Филиппович, это действительно вкусно.

Подозрительно на него покосившись, Потапчук отрезал кусочек стейка и поднес его ко рту. Мясо таяло на языке, благородный скотч приятно ласкал небо, зажигая в груди теплый огонь, и генерал почувствовал, как настроение у него улучшается, несмотря на мрачные намеки Сиверова. В конце концов, если то, о чем иносказательно толкует Глеб Петрович, окажется правдой, это наверняка будет означать успех – настоящий, крупный. Посему Федор Филиппович решил пока не обращать внимания на интригующие замечания своего агента и ни в коем случае не торопить его – сам расскажет, затем и позвал.

Сиверов порылся во внутреннем кармане твидового, со старомодными кожаными заплатами на локтях пиджака и, выудив оттуда какую-то фотографию, положил ее на стол так, чтобы она была хорошо видна генералу. С аппетитом жуя, Федор Филиппович всмотрелся в снимок.

Ничего особенного он не увидел. Двое мужчин, одетые как игроки в гольф и с клюшками в руках, стояли, улыбаясь фотографу, на зеленой, аккуратно подстриженной лужайке. На заднем плане виднелись какие-то деревья, а над головами мужчин было ярко-голубое небо. Один из запечатленных на снимке игроков выглядел примерно вдвое старше и был на добрую голову выше второго. Оба были гладко выбриты, смуглокожи, темноволосы – арабского происхождения.

– Эта фотография, – сказал Глеб, – лежала на рабочем столе бен Вазира. Тот, что помоложе, в очках, – это он сам. А второй – его двоюродный дядюшка. Насколько я понял, дядю своего наш компьютерный гений прямо-таки обожал. Тот дал ему все – деньги, образование, возможность заниматься любимым делом, спокойную, сытую жизнь в Европе, стабильный заработок, положение в обществе... Он вам никого не напоминает, этот добряк?

Федор Филиппович отрицательно качнул головой, отрезая новый кусочек стейка.

– Ну, – сказал он, видя, что не удовлетворенный таким ответом Сиверов продолжает выжидательно вглядываться в его лицо, – так говорить, конечно, нехорошо, но ты ведь и сам знаешь, что для представителя одной расы все представители другой, будь то арабы, негры или китайцы, выглядят более или менее на одно лицо...

– М-да, – разочарованно произнес Сиверов, – в самом деле... Хорошо, я попробую вам помочь.

С этими словами он вынул из кармана тонкий фломастер, снял с него колпачок и, перегнувшись через стол, принялся быстро и не слишком аккуратно подрисовывать тому арабу, что был постарше, длинную бороду. Федор Филиппович наблюдал за этим процессом, чувствуя, что Глеб не соврал: по мере того как лицо высокого араба обрастало нарисованной бородой, его собственный аппетит улетучивался так же стремительно, как испаряется разлитый по полу эфир.

* * *

Если бы не несколько небольших ангаров и не будка диспетчерской, на которой в неподвижном воздухе мертво свисал с длинного шеста полосатый колпак ветроуказателя, аэродром было бы легко принять за припорошенное снегом картофельное поле. Здесь была всего одна бетонная полоса – короткая, рассчитанная на прием небольших частных самолетов. Один из них, похожий на новенькую детскую игрушку, – реактивная птичка со стремительными обводами и сверкающими отполированным лаком бортами – только что совершил посадку.

Трап опустился только после того, как со стороны ангаров к самолету тихо подкатил тяжелый, приземистый "роллс-ройс". Водитель в сером форменном кителе с блестящими пуговицами и старомодной, военного покроя фуражке, ежась от холода, открыл заднюю дверь и застыл у нее, как деревянное изваяние, всем своим видом являя почтительность и готовность услужить. В этой готовности не было ничего от униженной угодливости: водитель просто выполнял свою работу и делал это не только по первому разряду, но и с большим достоинством. Было в нем что-то от потомственного дворецкого, предки которого подавали лордам чай и бренди еще во времена королевы Виктории.

Провожаемые улыбкой хорошенькой стюардессы, по трапу самолета спустились пассажиры. Их было двое: один – высокий сухопарый англичанин с длинным холеным лицом и надменными складками в уголках большого тонкогубого рта, а другой – еще более высокий, смуглый, уже начавший заметно грузнеть мужчина с беспокойным взглядом и гладкой коричневой лысиной среди кучерявых иссиня-черных волос. В руках у сухопарого был плоский кейс из крокодиловой кожи, а его попутчик шел налегке, глубоко засунув руки в карманы дорогого кашемирового пальто, которое сидело на нем, как кавалерийское седло на йоркширском борове.

Сухопарый прошел мимо шофера, как мимо пустого места, и ловко, демонстрируя отменные манеры и наличие большой практики, скользнул в просторный салон "роллс-ройса". Толстяк неуклюже втиснулся следом, потоптавшись около шофера, будто не в силах решить, следует ли с ним поздороваться. Ему явно было не по себе, и, устроившись на мягких кожаных подушках сиденья, он немедленно принялся утирать лицо и шею носовым платком, словно на дворе стоял не декабрь, а середина июля. От него так и шибало крепким дешевым одеколоном, приобретенным почти наверняка вовсе не из экономии, – доходы у толстяка были более чем приличные, – а по той простой причине, что этот мерзкий запах ему нравился. Недовольно поведя носом, сухопарый отодвинулся в самый дальний угол, постаравшись, правда, чтобы это не выглядело слишком демонстративным. Старался он напрасно: толстяк его маневра просто не заметил, а толку из этого ерзанья не получилось ровным счетом никакого – радиус действия одеколона был огромен.