На корабле полдень - Александр Зорич

Если Бог решил, что твое время на земле вышло, что пора тебе отправляться «в место ситное, место злачное», то всё, дергаться поздно. И наоборот: если Бог заключил, что ты, в сущности, незлой и полезный парень, и надо тебе дать еще пожить-потрепыхаться, то, уж будь уверен, выйдешь невредимым из всякой передряги!

Заметьте, дорогие друзья, когда такие вещи говорит кадет, учащийся второго курса, пусть даже отличник, верить не хочется. Мало ли что кадету в голову взбредет! (Я вот, когда был кадетом, считал, что если война и случится, то между Россией и какой-нибудь другой земной директорией, а уж никак не между Объединенными Нациями и клонами!)

А вот когда о военно-прикладной теологии рассуждает человек, который в открытом космосе самолично болтался в одном скафандре, без особой надежды на спасение, человек, потерявший любимую… В общем, я вам советую прислушаться.

Возвращаясь к «трешке», скажу: я надеялся, что Бог уж как-нибудь там устроит. Всё равно мы, пилоты Российской Директории, аномалиями Глагола управлять никак не умеем.

…Атмосфера.

Парсер рапортует о повышении температуры.

Лобановский — чисто от нервов — несет какую-то чушь.

Мы движемся под непривычно острым углом к вертикали. Это, ясное дело, чтобы как можно меньше пробыть в возможной зоне поражения неприятельских огневых средств.

Самое обидное, что, по данным наших радаров, в радиусе ста километров активности противника нет!

Конечно, Глагол планетка непростая. На ней легко представить такие аномальные зоны, в которых не то что десяток паладинов, а целый астрофаг останется невидимым для радаров.

Но все-таки что-то свербит, что-то нашептывает мне: «Скорость можно было бы и сбросить… Лететь нормально, без выпендрёжа…»

Я волевым усилием заставляю внутренний голос заткнуться. И придерживаться плана, предложенного Дофиновым.

Температура на передних кромках крыльев моей машины доходит до круглой цифры — 1200 градусов по Цельсию.

Мой «Орлан» на глазах превращается в аэрогриль…

Как назло, под нами сплошная облачность.

Облака — вещь совершенно обычная и вездесущая на землеподобных планетах. Но здесь, на Глаголе, насколько я помню, облака встречаются только по периметру Котла. И более нигде.

Наша же точка назначения лежит в трех сотнях километрах к западу от этого исполинского провала, у истока реки Стикс-Косинус. Так что облака эти уже сами по себе — атмосферная аномалия, и легко заподозрить, что под ними скрывается аномалия наземная.

Не спрашивая лишний раз у Дофинова, самостоятельно связываю темную облачную кляксу с тем самым гравимагнитным стационаром, также известным как «трешка». (Вскоре окажется — связал правильно.)

Входим в облако, с оглушительным ревом кромсаем его раскаленными ножами наших крыльев из жаропрочного макрокомпозита Т-2.

Еще мгновение — и бескрайнее рыжее плато Глагола бросается прямо в лобовое стекло моей кабины.

А по самому центру, там, где горит оранжевая хризантема плазмоида вокруг носового обтекателя — аномалия. Призрачное золотистое сияние растекается змеистым муаром от багрово-черного центра к нежно-голубым краям.

Чем-то аномалия напоминает шляпку трайтаонского сумчатого гриба (есть там такие, их передачи про природу любят, потому что они вроде как живородящие, что среди грибов, мягко скажем, нечасто встречается). Но скорость наша настолько велика, что ни насладиться мрачным великолепием зрелища, ни даже впечатленно ахнуть я не успеваю — шутка ли, пять километров в секунду!

Секунда и… бам!

Я в полнейшем изумлении наблюдаю клубы пыли за бронестеклом кабины.

А в этом пылевом облаке лежит мой «Орлан»… Лежит на поверхности Глагола!

При этом мы находимся в состоянии невесомости! Его ни с чем не спутаешь!

— Едрёна матрёна, — ахнул я.

— Не говори, командир… Я сам охренел, — это был Цапко.

— Напоминает аттракцион «Парашютист», я его в детстве любил, — трещал Лобановский. — Там, на вышке, тебя сталкивают в вертикальную шахту, как есть, без парашюта. И создают противоток воздуха такой силы, что ты быстро упасть никак не можешь. И падаешь ме-е-едленно…

— А почему «Парашютист», если парашюта нет? — Мрачно спросил Княжин.

— Кто его знает! Может, это намек, что парашют не раскрылся? У народа, который парки развлечений разрабатывает, чувство юмора специфическое. Помню, был детский аттракцион «В кишечнике у выхухоля Севы»… По сути, извилистая горка, но только без света и со звуками.

Потом летели по Кобре. Так назывался змеистый трехсоткилометровый разлом, тянущийся от гравимагнитного стационара почти до самого лагеря нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ. Летели через Муть, считай «без света и со звуками». Почти в кишечнике у выхухоля Севы, да-да.

Вблизи от столовой горы, на которой был построен лагерь, разлом расширялся и превращался в долину, которая при взгляде сверху походила на капюшон индийской кобры.

Насколько я помнил, ничего подобного «в моё время» — когда я прошел по Глаголу десятки километров, многие из которых прополз буквально на брюхе — в этой местности не наблюдалось.

Я вслух удивился — дескать, Кобра эта откуда здесь взялась? Дофинов напомнил мне:

— Так ведь после того как Дунай взорвали, обломки его зацепили Глагол… Тут полно свежих кратеров. Ну и, само собой, были землетрясения, тектонические сдвиги… Из-за этого почти все клонские карты Глагола теперь устарели.

— Да, Дунай… — пробормотал я и мне вспомнились светящиеся мягким снисхождением глаза специального уполномоченного Совета Обороны Ивана Денисовича Индрика, который жизнь отдал за то, чтобы всё было так, как было: Глагол, Котел, два Стикса…

Но вот эта Кобра… Она ведь, если вдуматься, была свидетельством того, что «так, как было» уже никогда больше не будет. Мы изменили Глагол, борясь за то, чтобы он остался неизменным, и кто знает, к чему это приведет в ближайшие годы, а может быть и дни?

Прошли каньон на дозвуке без приключений.

Я по старой памяти ожидал, что лететь придется через Муть до самого лагеря. Но она-то как раз и исчезла еще за семьдесят километров до точки назначения!

Видимость была отличная, и я получил массу удовольствия от полета на малых высотах на ручном управлении (а может, прилив эйфории случился из-за того, что главная опасность — «трешка» — миновала).

Когда мы проходили «капюшон» кобры, вперед, рывком преодолев звуковой барьер, умчался на «Громобое» старлей Млечин, друг Дофинова. Его сопровождал Княжин на своем «Орлане».

Они первыми стали в круг ожидания над лагерем имени Бэджада Саванэ и передали условный сигнал «Дорожка!»

Это значило, что чоругские ходячие танки, по счастью, ходят где-то в другом месте. И что в лагере можно без опасений садиться.