Комитет охраны мостов - Дмитрий Сергеевич Захаров

не злить, может, и проскочат мимо. Там же дофига других. Их сожрут…

Катастрофа. Вам может казаться, что катастрофа — это раз, и фюзеляж вдребезги, подушка безопасности не сработала, неузнаваемые тела на серой залатанной простыне морга.

Но то катастрофа моментальная. А есть другая — размазанная тонким масляным слоем по всем предметам, по каждой жирной бессмысленно-долгой минуте. Она сдержанна, каждодневна, неотличима от нормальной жизни. Или «нормальной жизни» — как вам больше не нравится. Вы пытаетесь втиснуться заново в эту самую жизнь, а катастрофа расползается по вашей кровеносной системе. По нервной. Отрастает вместе с волосами.

Катастрофа — это вы. И остальные. И вокруг.

Дом дважды обыскивали насквозь — вскрыли полы, пробили стены. Распотрошили Дашкины анимешные фигурки. Женя подобрала Итачи без головы. Его-то за что?

После первого обыска Женя ходила по комнатам, глядя на бесформенные кучи вещей, которые оказались повсюду — будто ими выстрелили из хлопушки. Она боялась прикасаться к этим вещам. Ей казалось, что на них теперь всегда будут отпечатки, слизь, кровь и мокрота тех хватателей, которые потребовали распахнуть её дверь в 5:34.

Они забрали все компьютеры, все телефоны, диски, флэшки, а ещё по какой-то прихоти Дашкины рисунки, которые висели у неё над столом: собаки-таксы, остроносые полупрозрачные девицы, замок какой-то. Женя знала, что технику больше никогда не увидит, обыск — практика перераспределения матблаг хорошо известная. Если кому-то из обсмотренных даже и достанет наглости явиться через полгодика за вещами в следком или МВД — это смотря кто хватал — то там только пожмут плечами. Ну да, заполните форму на розыск. Жалобу тоже можно, но сейчас бланки кончились. У прокурорских это называется «виннипухнуть» клиента. Можно разве только левым образом попробовать выкупить своё барахло через крысячников. Крысячих. Иногда, говорят, удаётся.

После второго обыска ей стало всё равно. Она просто бросила дом. Весь и со всем, что в нём многие годы копилось и жило рядом и подле неё. Оно окончательно превратилось для Жени в обгаженные тряпки.

Встретилась с одной старой знакомой, у которой был загородный коттедж. Сказала, мне очень надо, кот, вот очень-очень. Отдала за полгода налом — к этому моменту Женя уже грохнула не только сим-карту и аккаунты во всех гуглах, но и вообще постаралась выписаться откуда только можно. Из банков тоже. Перелила немного в крипту, остальное — в долларовые бумажки.

Она сходила только на один допрос «в качестве свидетеля», чтобы убедиться: это в самом деле синие. Те самые синие, про которых рассказывала бабка-долганка Мария.

В отличие от многих сверстников, Женя ещё в школе поверила в истории о Кыши-Кысе (которого бабка звала Кышем), его слугах-упырях и жертвенных пальцах. В Норильске, откуда была Женина родня, поверить в долгую зиму и в тех, кто её стережёт, легче, чем где бы то ни было. Там зима — это одеялко, в которое тебя заворачивают при рождении — и из которого потом никогда не можешь выкарабкаться, как бы ни сучил ногами и руками. Там истории про Норильлаг от деда — вечно пьяного бывшего вохровца — куда фантастичнее и страшнее, чем истории про Хозяина Зимы, который всегда ждёт, что люди снова принесут ему свои руки (а они всегда приносят). И тогда он раздувает Синюю зиму, и холод наполняет новые и новые мундиры, и день умирает до оттепели, которой не дождаться. И сохнут глаза. И крошатся пальцы.

Она как-то нарисовала Кыша на уроке изо, и училка-энка долго разглядывала портрет. Уши не такие, сказала она в конце концов. А какие надо? Не такие острые, у него как у куницы. А вы что, видели? Откуда знаете? Знаю, Женечка, знаю.

Конечно. Они знали. Синие зимы 31–34-го, а потом 53-го помнят даже русские, а уж нганасаны и энцы — кто ещё остался — помнят и те, которые шли раньше. Ну, не помнят. Знают.

В деричу рассказывают, поют в ситабах. Как мальчика ест брат — потому что людоед всегда ближе, чем ты думаешь. Как звери судят друг друга, кто первым пойдёт в вечную ночь, и не замечают, что давно уже сами в неё канули. Как мёртвым шаманам мало ногтей умерших, и они приходят требовать ногти живых. И соседи срезают их у соседей, чтобы не отдавать свои.

В сказках и люди, и звери всегда хотят с синими договориться. Хотя заранее известно, что договариваться с ними нельзя.

В жизни тоже многие верят, будто так можно. Спешат согласиться, признаться, предложить синим выкуп — для этого нужно отнять палец тому, кто будет вместо, — и надеяться, что прокурорские примут подарок.

Сказки, конечно. Не бывает.

Женя поначалу много ревела. Умоляла показать ей Дашку или хотя бы её руки. Всё ли у неё в порядке с руками? Ха-ха, отвечал ей мелкий подсиненный, ты бы лучше о её голове подумала.

От неё хотели каких-нибудь друзей, знакомых, одногруппниц — будто бы сами этих одногруппниц уже не пощупали. Они глубокомысленно спрашивали: как называется мать, которая не в курсе, что её дочь состоит в экстремистском сообществе? Если она действительно не в курсе. Хотя как насчёт такого можно быть не в курсе?

Ей советовали, чтобы Дашка пошла на сделку со следствием. Это ваш последний шанс о ней позаботиться. Она девчонка, мелкая, ячейкой не руководила. Получит года полтора максимум. А может, и вообще условно. Но если без сделки — то по всему ассортименту, загибай пальцы: членство в террористической организации, подготовка к насильственному свержению конституционного строя и захвату государственной власти, изготовление взрывчатых веществ, подготовка к террористическому акту… Меньше восьми никак.

Женя не слушала. Всё это как бы следствие было представлением. Цирком уродов. Не нужно забывать, кто перед тобой, повторяла она себе раз за разом. Это не люди. Они не хотят тебе помочь. Им неважно, что говоришь ты или Дашка. Их хозяин ждёт от них только пальцы.

Не знаю. Не видела. Никогда. Не может быть.

Они быстро потеряли к ней интерес. А дальше Женя уже не дала синим возможности с собой встретиться.

Сначала уехала из края. А потом тихо вернулась в тот самый оплаченный коттедж. Уже зная, что́ нужно делать.

Она решила, что нужно собрать комитет.

Конь и группа

С Сашей Коньковым было проще всего. В Красноярске не так много музыкантов. Нашёл одного — нашёл всех. А Коньков ещё и заметный: клипы на youtube, интервью, треки выложены во «Вконтакте». «Конь и группа» называется. Ну, такая категоричная, без