Дочка, не пиши! - Катерина Шпиллер

N:

Катерина, какое же вам искреннее спасибо. Читала сутки с перерывами на пару конкретных истерик и прогулок ради осмысления… И опять читала. Про себя, вслух мужу. У него тоже мурашки, он так устал мне объяснять, что не надо лезть туда, где ты не нужна, не надо доказывать, что ты все равно хорошая, как бы тебя ни отталкивали.

Книга потрясающе написана про меня, до мелочей. Я не работаю, точнее, работаю, но дома и по мере возможности. Зато занимаюсь тем, о чем мечтала, но чем не могла раньше заниматься. Второй муж случайно услышал, как я наигрываю на рояле… Теперь мои песни звучат в эфире. Как и у вас, у меня почти такой же замечательный диагноз с 13 лет плюс сильная травма шейного отдела позвоночника. Но для мамы, а она у меня невролог, все мои обмороки ерунда. Ведь надо просто взять себя в руки. Пишу и рыдаю. Мне 35. Надо было дожить до такого возраста, чтобы понять, что все просто… Я как-то в диком непонимании спросила родителей, может, меня удочерили, а я не в курсе…

У меня сын от первого брака – 13 лет, умница. А мои родители его не принимают… К счастью, он быстро все понял и теперь отвечает им взаимностью. Его папа, точнее – биопапа (воспитывает сына мой второй муж), точно как описанный вами Шурик…

Ох, Катя, еще раз спасибо, вы столько всего расставили по местам. Для меня, по крайней мере. И комментарии немного почитала: кто это не испытал на себе, тот нас не поймет. А уж не дочитать и комментировать, это как «я кино не смотрел, но оно плохое»…

Наталья:

Катерина! В вашей и моей истории совпадают даже мелочи. Изуродованные ноги, жуткая одежда в юности, полная «добропорядочность» семьи, поступление учиться на библиотекаря через год после школы, мучительное существование, пустота в душе… Местами было хуже. Мне, например, в лицо говорили: «Ты уродина», «Ты никому не нужна», «Тебя нельзя любить». И это ребенку! Я знаю, что для него это верный путь к самоубийству.

Те, кто не знает, каково это – долгие годы умирать заживо и, лишь пройдя все круги ада, осознать, что причиной этому явилось отсутствие любви в детстве, и с этого начать жить, – не поймут, что это такое. Я рада за них.

Но то, о чем написана книга, – далеко не шутка. Это страшная правда о том, как матери убивают своих детей. Тем, кто сумел воскреснуть, – хвала!

Я тоже хочу написать что-то подобное. Теперь уже могу. Спасибо, Катерина!

Маша:

До тех пор пока не прочитала вашу историю жизни, не знала о столь популярной Г. Щербаковой. Но это не суть – Щербакова это или не Щербакова… Суть в том, что таких «правильно-интеллигентных» родителей много. От этого становится как-то грустно… Решила оставить комментарий, потому что книга очень тронула, сижу вся в слезах…

NNN:

Я читала и думала: невероятно, сколько совпадений! А потом просмотрела комментарии. Оказывается, это типичная ситуация. Мой большой страх и стыд за такую «благополучную и нравственную» семью советских интеллигентов. Восторженные признания подруг (причем самых близких): «У тебя такая необыкновенная мама!» И я, всегда такая жестокая, наглая и бездушная на фоне нежных добрых членов моей семьи.

Два года назад я рыдала горько-горько из-за разрыва с матерью. Было так темно и холодно. Одна, совсем одна! И вдруг произошло чудо. Пришла любовь. Впервые в жизни! Настоящая любовь! И какое странное отношение мамы, совсем не похожее на радость за дочь. А мне уже 40 лет!

Почему я не поняла свою мать раньше? А ведь это так просто, как дважды два четыре. Она, как многие измученные жизнью женщины, у которых семья и дети считались обузой. О тюрьме советской жизни так много написано, но никто до вас не писал о таком важном. Эта грязь пряталась за вывеской: «Мать – святое».

Тысячи нас:

Вот кто-то взял и слямзил из моей головы многолетний монолог. И напечатал. И подписал чужим именем. Хоть в суд подавай.

Боже мой, ведь это 99% моего детства! Хотя я помладше автора, а моя мама и вовсе из другого поколения. Щербакова – дитя тридцатых, поколение, пережившее войну – идеологические заморочки там совсем, диаметрально противоположные «молодежи оттепели», к которой принадлежит моя мама. Но различия в основном ограничиваются конъюнктурой. Например, отношение к мещанству и вещизму – Щербакова, как все, прибабахнутые в нежном возрасте комсомольской пропагандой, презирает тряпки и гарнитуры и из принципа отказывается отовариваться на черном рынке. А поколение моей матери перегибало палку в другую сторону – если автор все детство ходила в обносках, то нас с сестрой наряжали, как детей-моделей из журнала «Бурда». А над моими клоунскими шароварами и кепками набекрень потешалась вся школа. И ведь мама это видела. Поверьте – очень неприятно, когда на тебя показывают пальцами, а потом роняют в самую глубокую лужу, исключительно чтобы испортить чудную обновку (а за это дома еще и огребаешь от матери, которую накануне умоляла на коленях не заставлять меня надевать это в школу). Сам подход к одежде ребенка и у родителей «минималистов», как у вас, и у родителей-«тряпочников», как у меня, был одинаковый: главное не то, что чувствует ребенок, а что скажут люди.

Описанное вами состояние ребенка – особенно постоянный, изматывающий, убийственный страх, чувство вины за некрасивую внешность, бросание к матери на шею с вопросом «ведь все в порядке, правда?», мечты о смерти, коллекционирование способов быстрого самоубийства и не «чтоб все жалели и плакали», а чтобы просто исчезнуть, даже возвращения из музыкалки, с тремя пересадками, глубоко затемно – это все настолько мое, настолько родное, как будто я в забытьи это накатала, а вы, Катерина, пришли и слямзили.

У вашей матери гипертрофированная ипохондрия, и то вас до сих пор корежит от чувства вины за ее волнения. А моя вполне реально заработала к сорока пяти годам нормальный такой рак. И это при прочих равных – скорбно поджатых губах, истерик из-за тройки по черчению, вызывов «скорой» из-за бардака в моем столе… И на этом фоне – бац, и настоящий диагноз…

Моей мамы нет уже шесть лет… Она безумно страдала – казалось бы, за это ей уже можно все простить. Но до сих пор у меня крутится в голове мучительное детство, сны паршивые, где я ору на нее матом «за все хорошее», а потом грызу табуретки от отвращения к себе.

Я признаюсь, что мое детство прошло точно в ваших ощущениях, но считаю себя виноватой наравне с мамой. Своих детей у меня нет, может, еще и поэтому я до смерти боюсь осуждать. Ведь я не переживала ничего подобного. Но у вас есть дочь, она вас и огорчала, и радовала – и тем не менее, оказывается, все остается? Просветление не приходит? Прощение так и приходится тренировать, как бегун – дыхалку? Не хочу так думать. Я хочу любить маму хотя бы посмертно. Хочу искренне, не расчетом «ах, сколько на меня потрачено средств материальных и душевных», а рефлекторно, ценить все, что она сделала. Хочу тосковать по ней и не видеть гадких снов. Каждый день я заставляю себя смотреть на ее фотографию и вспоминать все наши хорошие моменты, просто выжимаю из себя слезы. Это я-то, до сих пор ревущая в голос от грустных песенок и ностальгических киношек…