Волчья звезда - Мария Галина

Зато в лагере услышали вопли — я увидела, как факелы и фонари задвигались, забегали меж телегами, точно сами собой ожившие костры.

Шатер тоже трясся и дергался, точно живой — кто-то там, внутри, слепо колотился о стенки, пытаясь выбраться. Светильник задрожал и погас, видимо, его в суматохе опрокинули.

Я так и стояла над телом кочевого, тяжело дыша, не понимая, что происходит, Улисс дернул меня за руку.

— Скорее.

Он тащил меня к воде, я не особенно упиралась, но все же сказала:

— Может, она сумеет выскочить?

— Кто? — крикнул он на бегу.

— Диана же…

Он покачал головой, глаза у него сделались как у мертвого.

— Нет, — сказал он, — поздно. Мы опоздали.

— Да что же там произошло?

Мы уже выбрались на отмель. Воды здесь было по щиколотку — если они решат пустить по следу собак, река все смоет.

Он сказал:

— Неважно. Но у нас есть немного времени. Сначала они займутся тем, что в шатре. А когда… словом, какое-то время им будет не до нас. Потом-то, когда они найдут часовых, да и этого тоже, они сообразят, что здесь кто-то побывал, но это уже ближе к рассвету. Ночью они не пойдут.

— Почему? Кочевые ночью видят не хуже, чем днем.

Он коротко сказал:

— Побоятся.

Вопли у нас за спиной усилились, несмотря на увеличившееся расстояние, теперь к женскому визгу примешались гортанные крики мужчин.

Там творилось что-то странное, я так и не понимала, что, но Улисс был прав — нас никто не преследовал. Они все сгрудились у шатра, факелы стекались к нему, точно огненная река, потом все превратилось в один большой факел — шатер пылал, точно стог сена, в который попала молния. Багровые отблески плясали на воде, ближайшие кусты ракитника озарились так, что было видно каждую ветку, но Улисс даже не обернулся.

Я сказала:

— Но там же Диана! Он устало сказал:

— Ее там уже не было.

И продолжал идти, не оглядываясь.

Над водой поплыли полосы тумана — сейчас, в свете дальнего пламени, они тоже казались багровыми, словно испускали свой собственный свет, лягушки умолкли, зато на дальней отмели, в зарослях тростника завозились, перекликаясь встревоженными голосами, устроившиеся на ночлег птицы. Что-то еще выплыло из тумана — большое, черное, дышащее, и сердце у меня ушло в пятки прежде, чем я поняла, что это пасущиеся на отмели лошади.

Я сказала:

— Не сюда. Табуны охраняются. Но было уже поздно — что-то еще двигалось к нам, разрывая полосы тумана.

Улисс шепотом спросил:

— Кто там? Человек?

Он паршиво видел в темноте — я никак не могла к этому привыкнуть. Я покачала головой.

— Это не человек. Это собаки. Только нам от этого лучше не будет.

Огромные лохматые собаки кочевых никогда не ходят с ними в набеги, но стада охраняют испокон веку и соображают ничем не хуже пастухов. Чужаков они не пропускают.

Пес возник из тьмы внезапно и показался мне со страху почти таким же огромным, как лошадь — только двигался почти бесшумно. За ним появился еще один.

Я пошевелилась, и первый тихо зарычал — звук был низкий, точно отдаленный гром.

Я шепотом спросила:

— Твой баллончик у тебя? Он может их усыпить?

— Не знаю, — так же шепотом ответил Улисс, — не уверен. Здесь слишком сыро — газ сразу осядет. Потом… не знаю, как он подействует на животных. Может и вовсе не подействует.

— Тогда эта твоя штука, которая стреляет огнем…

— Вспышки будут видны издалека.

— Какая разница? Они нас не пропустят. Говорят, они сразу бросаются к горлу.

Он неуверенно потянулся к сумке.

— Если бить, то наверняка. Они живучие.

Он сказал:

— Отойди в сторону.

— Не могу. Они сразу бросятся.

Улисс, стараясь шевелиться как можно меньше, отстегнул сумку и потянул наружу стреляющий Предмет. Собака, та, что ближе, припала на мощные лапы, не сводя с него глаз. Вторая, похоже, отслеживала меня — она подвинулась чуть вбок. Если он решит стрелять, может, ему удастся положить обоих?

Ветер, который, было, совсем стих, ударил меня со спины, гладкая дорожка воды пошла рябью. Собака вздернула голову, ноздри ее расширились, втягивая воздух. Потом она попятилась и заскулила.

Улисс сделал неуверенный шаг, вперед и собаки отступили — сначала на шаг, потом еще на шаг. Короткие уши прижаты к голове, ноги напряжены… Одна из них взвизгнула, словно ее ударили, повернулась и бросилась прочь, разбрызгивая воду. Вторая побежала следом. Обрубок хвоста был поджат. Я сказала:

— Ну и ну!

Улисс растерянно сказал:

— Я ничего не сделал.

— Что с того? Какая разница? Что-то их напугало. Нам нужно убираться отсюда — и поскорей.

Улисс все медлил, и я подтолкнула его.

— Да скорей же! Он пробормотал:

— Я почему-то очень устал. То, что я тоже устала, ему в голову, очевидно, не пришло.

Я сказала:

— Они пустят за нами погоню. Не знаю, что там случилось, но, что бы это ни было, оно задержит их ненадолго. Надо уходить. Воды они боятся — может, нам еще повезет… Ты умеешь плавать?

Он неуверенно ответил:

— Кажется да.

Я пожала плечами.

— Хорошо.

Кочевые не любят моря, а другой большой воды в их степях нет, так что мало кто из них может держаться на воде или управляться с лодкой, но лошади плавать умеют, хоть никто их этому не учит, и преследователи вполне могли пустить их через глубокие места. На самом деле надеяться нам было особенно не на что, но раз уж повезло один раз, могло повезти и во второй.

— Тогда пошли. Твои вещи не испортятся от воды?

Он сказал:

— Не знаю.

— Тогда подними их повыше.

Пойма так заросла, что в поднимающемся утреннем тумане нельзя было разглядеть, где отмель, а где глубокая вода, разве что на островах кустарник был погуще. Один такой куст рос неподалеку — я обломала толстую ветку и двинулась вперед, ощупывая дно перед собой. Река, с виду такая безопасная, на деле коварна и беспощадна, повсюду глубокие ямы и скрытые водовороты, а со дна бьют подземные ключи — такие холодные, что сковывают ноги и останавливают дыхание любому, кто ступит в них.

Но там, где мы продвигались, воды было от силы по пояс — жаль только, что все, что удобно для нас, удобно и для наших преследователей.

Улисс шел молча, словно во сне, лишь один раз спросил: