Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Олег Аксеничев

Но после заутрени, с недосыпа, пошёл слух, что казнить будут всякого, кто окажется у помоста, и Поганая Лужа опустела. Странное создание — Торг. За полушку удавятся, но поверят любому слуху, даже самому безумному.

С Никольской улицы, от Земского двора, появились ярыжные — городская полиция. Настойчиво, когда словом, а когда и пинками или ударами плетей либо древков бердышей погнали народ обратно.

К месту приготовленной загодя казни.

Сколько помостов выросло за вечер и утро у кремлёвской стены, рядом со рвом, с Покровским собором, празднично сверкавшим на солнце золотом своих куполов? У страха глаза велики. Говорили о трёх сотнях; на деле было от силы четыре дюжины.

Но и то много для Москвы, привыкшей к пожарам и бунтам, готовой к набегам, но не к массовым казням. Царь грозный или жестокий — всё-таки разница есть, не правда ли?

Некрашеным потемневшим забором выстроились вокруг места казней конные опричники. Перед строем, былинным богатырём, высился окаменелым степным идолом Малюта Скуратов, казавшийся огромным, едва ли не выше помостов.

Ох, велики глаза от страха, воистину...

Ещё один отряд двигался от Опричного дворца, с Неглинной, скрытый от Торга кремлёвскими стенами. Нежданно вывернув со стороны Собакиной башни, он едва не довёл до паники и так беспокойную толпу подневольных зрителей.

Но рокот быстро стих, когда разглядели, как идут в сердцевине отряда, словно овцы под охраной пастушеских собак, монахи, распевающие, негромко и печально, покаянные молитвы.

И не только монахи.

Как многослойный пирог, двигались иноческие рясы, оттеняемые белизной исподних рубах. Привязанными к сёдлам опричных коней, гнали к месту казни осуждённых. Стариков и молодых, мужчин и женщин: для государева правосудия нет различий.

И как только слух передавался, никто ж не ушёл со своего места! Но толпа густела на глазах; голоса, осмелев, порхали от стены к стене, от помоста к плахе.

Когда казнят не тебя — это развлечение!

У помостов Малюта сноровисто разлил море монахов и осуждённых на озерца, появившиеся перед каждой из плах.

— Кого ждём? — переговаривались зеваки.

— Государя, вестимо! — отвечали одни.

— Нет, Иван Васильевич не будет глазеть на кровавое действо, — уверенно сообщали иные. — Сейчас вот палачей подвезут — и начнём, с Божьей помощью!

«Начнём» — слышали, уважаемые читатели? Как же важна многим сопричастность к делам государственным, хотя бы и таким, кровавым!

Правы оказались те, кто ждал государя.

Несколько опричников, из тех, кто привёз казнимых, направили коней прямо на толпу, расчищая дорогу трём товарищам.

Недовольный ропот затих мгновенно, как только едва не затоптанные конями зеваки разобрали, чьи лица скрываются под монашескими колпаками опричников.

К Лобному месту царская охрана прокладывала путь Ивану Васильевичу, его сыну, царевичу Ивану, и государеву дьяку Андрею Щелкалову.

Так, видимо, Моисей раздвигал волны Чёрного моря на шаг впереди себя.

Сразу же за спинами небольшого отряда человеческое море снова смыкалось, гомоня и волнуясь, как волны во время шторма.

Кажется, так просто взойти по нескольким ступеням на деревянный помост, приподняться над морем голов. Но Лобное место — не просто возвышение. Как Покровский собор, что неподалёку — это образ града Иерусалима, так и помост олицетворяет Голгофу. Гору, где распят был Спаситель. Где в незапамятные времена захоронена была голова первочеловека Адама, огромная настолько, что и гора-то, собственно, не что иное, как иссохшая лобная кость черепа.

Тяжко подниматься на Голгофу, даже если ты — царь.

Только Андрею Щелкалову всё было нипочём. Придя в себя после вчерашнего потрясения, он легко, стрижом, первым взлетел на помост Лобного места, горделиво выпрямился, подняв над головой обе руки.

Зеваки притихли, и негромкий голос дьяка стал слышен всем:

— Тихо, люди! Государь говорить желает!

Щелкалов отступил с поклоном, и к краю Лобного места вышел царь. Те из зевак, кто оказались по иную сторону помоста, стали отжимать в сторону своих более удачливых соседей. Давка перед мостом через Алевизов ров, что преграждал дорогу к Фроловской башне, стала такой, что первые неудачники полетели в стоялые воды.

Так, под добродушный смех видевших это, Иван Васильевич начал говорить.

О том, как рад был бы ошибиться в своих предчувствиях и мыслях. Как молил Бога оградить от зла и пролития крови. Как бежал несколько лет назад из Москвы в Александрову слободу, чтобы не бросить покрывало опалы на ненавистников своих; и как упросили его посадские вернуться.

— Посадские! — повторил государь, подняв над головой, наподобие копья, свой тяжёлый опричный посох. — Но не государевы люди, не бояре и не дьяки! Истомлённые службой, как видно, настолько, что сил не хватило, дабы к царю своему явиться.

Многие из зевак радостно скалили зубы. Хорошо говорил государь, зло и весело. Видимо, и казни будут сегодня на славу... Забавные будут казни!

Всё терпел царь, всех прощал. Что поминать личные обиды, если Руси те люди служили верно и преданно.

Одобрительный ропот прокатился по толпе.

Андрей Щелкалов утвердительно кивал головой. То ли подтверждая каждое слово Ивана Васильевича, то ли восхищаясь, как государь овладел помыслами собравшихся на площади.

— А вот что нашли мы в Новгороде Великом, за образами Святой Софии! — сдвинул густые греческие брови царь Иван.

Снова дьяк оказался впереди государя. Щелкалов развернул свиток, что до этого вертел в руках, показал первым рядам зевак.

— Договор изменнический с царём ляшским Сигизмундом, — сообщил дьяк. — А вот и подписи самих переветников, собственноручно выведенные!

Щелкалов перемотал свиток в конец, склонился над перилами Лобного места, едва не ткнув бумагой в носы первых зевак.

— Грамотен кто? Читай, что написано!

— Злобесный пёс! — вырвалось у дородного купчины, цепко, как по расписке, пробежавшегося глазами по строчкам. — Да тут и казначей царёв, и печатник! Да и...

Купец захлебнулся словами, побледнел, усох как-то, попробовал отступить в толпу, скрыться. Его отжали обратно, над площадью загудели вопросы. Голосов много, интерес один:

— Кто ещё среди изменников государевых? Читай, купец, не томи!

— Читай! — утвердительно прочертил бородой царь Иван борозду в воздухе.

— Опричники там, — выдавил из себя купчина.

Тихо сказал, но у Покровского собора стало ещё тише. Лишь всхрапывали опричные кони да кричали вороны на кремлёвских стенах. В неведении — бесстрашие...