Дожить до вчера. Рейд "попаданцев" - Артем Рыбаков

— Пока я не могу определить причину этого, сэр. — Отвечавший отлично помнил, что его собеседник не переносит, когда его подчиненные отвечают «не знаю». — Возможно множество вариантов, начиная от сломанной рации у агентов, не успевших, таким образом, сообщить своему руководству, и заканчивая скрытыми политическими мотивами Сталина.

— И какие же, по вашему мнению, мотивы могут заставить его скрывать информацию о таком, как мне ни неприятно это признать, выдающемся успехе русских? Лучшего повода для пропагандистских выступлений придумать сложно.

— Мне кажется, что единственный способ выяснить это — провести разведку по дипломатическим каналам. Несколько намеков там, пара вопросов тут — по реакции большевиков уже можно будет делать выводы.

— А что вы думаете, если мы задействуем поляков на месте — это же их бывшая территория? Пускай отрабатывают те средства, что мы тратим на них.

— Простите, сэр, но эта территория не была польской. По крайней мере, в течение пары последних столетий. А с учетом того, что красные весьма серьезно подошли два года назад к выявлению польской агентуры, рассчитывать на наличие хоть сколько-нибудь серьезных источников у Союза вооруженной борьбы[37]не стоит. Что бы там генерал Сикорский нам ни рассказывал!

— У меня нет ни времени, ни желания вдаваться во все эти мелочи, Уитфред! — брюзгливо ответил начальник департамента. — Если у нас есть там агентура — задействуйте! Нет ее — создайте и, опять же, задействуйте!

— Могу ли я использовать контакты в Германии, сэр?

— В Германии? Нет! В конце концов, нам нужно выяснить реакцию русских, а не немцев.

— Я понял, сэр. Если вам интересно, сэр, позавчера состоялись похороны Гиммлера.

— Да, я знаю, Уитфред. В орденском замке этого гуннского ордена, не так ли?

— Совершенно верно, сэр. В Вевельсбурге.[38]Гитлер выступил там с очередной речью. Вы не поверите, сэр, но этот бесноватый говорил больше полутора часов!

— Чем больше он говорил, тем меньше делал. Надеюсь, что его проклятия были по большей части направлены на Восток?

— Вполне возможно, что и так, сэр. Стенограмма речи есть у нашего агента, но передача ее нам сопряжена с некоторыми трудностями.

— Это, в отличие от того вопроса, что мы с вами обсуждали только что, может подождать, Уитфред! Через три дня я хочу получить от вас полный доклад о реакции русских! Все, не смею вас больше задерживать!

Кожевеннику

Дядю очень интересуют песни, которые поют родственники. Дедушка хочет знать, как проходит подготовка к торжествам. Понравились ли вам подарки?

Андрей

Совхоз Старо-Борисов, Борисовский район Минской области, БССР.

22 августа 1941 года, 3:18.

Давно сержант Нечаев не испытывал такого дискомфорта, пожалуй, с тех времен, как головной дозор их отряда окруженцев наткнулся на двух непонятных гражданских в Налибокской пуще. С тех пор он, старший сержант пограничных войск, ощущал какое-то необъяснимое спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Может, оттого, что, наконец, встретились им тогда не такие же бедолаги-окруженцы, единственной целью которых было дойти до своих, а то и просто спрятаться, убежать от страшной несуразицы так неудачно для страны начавшейся войны, а стойкие и злые бойцы, девизом которых, казалось, был лозунг: «Больше врагов придет — больше набьем!»

Нет, не казались они Андрею Нечаеву бесшабашными придурками, вроде отчаянных махновских конников, известных ему по рассказам отца, которому довелось вдоволь покуролесить в окрестностях Гуляйполя в Гражданскую. Больше напоминали они пограничнику снаряды тяжелых гаубиц, что идут к своей цели, невзирая ни на какие внешние обстоятельства. Вокруг может моросить октябрьский дождь или жарить июльское солнце, бушевать ураган или валить снег, но снаряд, если он, конечно, правильно нацелен, обязательно долетит до врага, а долетев, выплеснет всю свою внутреннюю ярость, спрессованную в десятках килограммов тротила.

Иногда Андрею казалось, что члены спецгруппы воспринимают войну как увлекательную, хоть и смертельно опасную, игру. Что, впрочем, не мешало им заботиться о своих подопечных со всем прилежанием. Сам сержант не мог вспомнить ни одной операции, на которую их отпустили бы без подробного инструктажа. Но и импровизации чекисты не чурались. Имея за плечами восемь лет, говоря по-старорежимному, «беспорочной службы», Нечаев тем не менее долго не мог привыкнуть к этой странной смеси тщательного планирования и исполнительской инициативы. В этом состоянии он пребывал до тех пор, пока, наконец, не понял — эти люди не только и не столько командовали ими, сколько пытались научить, поделиться всем, что знали и умели сами.