Мост через канал Грибоедова - Михаил Гаехо

Никанор Петрович протянул ему открытую бутылку пива.

– Мне кажется, я не совсем тот человек, каким вы привыкли меня представлять, – сказал он.

– Почему представлять, мы же встречались, – стал возражать Носиков. – В трамвае встречались, и вы были с этой вот фомкой в руке. Потом на квартире вашей.

– Поверьте мне, – сказал Никанор Петрович, – тот человек, который сидит сейчас перед вами, даже не имеет представления, как держаться за эту железку.

– А я вообще не тот человек, за которого он меня держит, – взял слово Вася.

– Вы Василий Черноморов, – сказал Носиков, – я узнал вас по шраму у левого уха.

– За ухо к тебе отдельный счет, – сказал Василий, – а отчество мое Николаевич, между прочим. Узнаёшь теперь, кто я?

– На ухо не надо жаловаться, – миролюбиво произнес Никанор Петрович. – Может быть, ты вообще существуешь только благодаря этому запечатленному инциденту с оторванным ухом. И тот день, когда у тебя оторвалось ухо, ты должен считать своим днем рождения. Не обижайся, но этот эпизод – единственный в рассказанной о тебе истории, который смог укрепиться в реальности и прорасти корнями. К тому же боль, травма – это способствует… Перенесенная травма вообще часто является истинным моментом рождения человека, от которого пускает корни его дерево прошлого.

– День рождения, говоришь, – хмыкнул Василий. – Так и я могу сказать, что ты родился в тот день, когда я сломал тебе ногу.

– Не буду возражать против сломанной ноги как момента истинного рождения, но у меня есть и другие, более значительные травмы экзистенциального свойства, – вздохнул Никанор Петрович.

– Так что же, – осенило вдруг Носикова, и он посмотрел на Василия, как бы с новой стороны узнавая его, – ты тот самый Василий Николаевич, который ограбил Никанора Петровича?

– Три раза, – засмеялся Василий, недобрым смехом, – ив последний раз я открывал дверь вот этой самой фомкой.

– Но ведь Василий Черноморов – это тоже ты?

– Ну я, а что тут такого?

– Действительно, – заметил Никанор Петрович, – почему человек не может быть одновременно и Василием и Николаевичем?

– Собственно, да, почему бы и нет, – пробормотал Носиков, – но с фомкой остается вопрос. Я понимаю, что существуют различные варианты реальности, но кажется естественным, что одна конкретная реальность должна быть согласована в деталях. То есть она должна быть одинакова для меня и для вас.

– А почему, собственно?

– Обыкновенная логика, – пожал плечами Носиков. – «А» должно быть равно либо «Бэ», либо «Цэ» но не одному и другому сразу.

– Логика? А если мое «А» равняется вашему «Бэ», аваше «А» моему «Цэ» – тогда что? Допустим, мы встретились вот так, как сейчас, – продолжал Никанор. – И вы видели этот инструмент, фомку в моих руках, а я знаю, что она была у Васи. Мы встречаемся, и мир предлагает нам (в тот самый момент, когда мы вплотную сталкиваемся с противоречием) другие варианты реальности – варианты нашего прошлого. Я хочу сказать, что имеется некий большой, абсолютный в каком-то смысле мир, в котором содержится все мыслимое (и, кстати, не нашими маленькими мозгами мыслимое) – все варианты прошлого, настоящего и будущего, и в котором для нас в каждый конкретный момент на свету находится только часть, которую мы, собственно, и называем миром. Этот личный мир строится по законам сна, – Никанор Петрович поднял руку, останавливая Носикова, который хотел что-то сказать, – он обживается нами, как тот пустой дом, в котором мы вдруг пробудились (собственно, не пустой, а даже еще не построенный). Но во сне нам приходится как-то выстраивать комнаты этого дома из имеющегося у нас материала, а в реальности все возможные варианты конструкций уже существуют в не проявленном, скажем так, не высвеченном виде. И нам остается только как бы включить свет, условно говоря – гроздь фонарей, и каждый освещает свою комнату, свой предмет мебели в ней и так далее.

– Конкретную фомку в руке конкретного лица, а? – спросил Носиков.

– Я же сказал, мир (большой мир) нам предлагает все варианты реальности. Если встречаются два человека, несущие в себе противоречивые варианты реальности, то мир (большой) каждому предлагает другой вариант прошлого, свободный от противоречий. И с этим новым вариантом оба живут, начиная с момента встречи.

«Неужели это тот самый человек на моей памяти, который говорил “бля” после каждого второго слова?» – удивлялся Носиков.

– Но мы с вами, – продолжал Никанор Петрович, – оказались способны воспринять противоречивую внутри себя реальность без ущерба для нашей самоидентификации. Доказательство – эта реальная фомка, которая у нас как бы одна на двоих в настоящем и прошлом.

– Странно, – Носиков вспомнил высокого блондина Петрова (он же Хослир, левый профиль Жваслая), – почему разные и не знакомые друг с другом люди рассказывают мне об одном и том же?

– Потому что все они – часть одной реальности. Той, которую ты вырастил вокруг себя, – сказал Никанор Петрович.

– Не пора ли кончать базар? – пробурчал Василий.

– И ты сам – тоже ее часть? – спросил Носиков.

– Естественно, – согласился Никанор Петрович. – Но и ты тоже часть выращенной мною реальности. А также часть реальности, выращенной им, – он мотнул головой в сторону Василия. – Все взаимно. Когда мы вместе, мы сходимся на перекрестках наших реальностей, можно сказать так.

– Короче, нам это надоело, – сказал нетерпеливый Василий.

– Понятно, – сказал Носиков, – но картины у меня больше нет.

– Картина у нас с собой. – Никанор Петрович достал откуда-то из-под стола незаметно лежавший там тубус. – А у тебя есть комната.

– Только моя, что ли, комната подходит для этого дела?

– Исключительно.

– А тут ведь еще должен быть человек-ключ – такая девушка Даша была, без которой не обойтись.

– Главное, что есть человек-дверь, – Никанор Петрович похлопал Носикова по плечу, – а ключ мы уж как-нибудь подберем.

– У тебя ведь вроде бы есть средство, какая-то смесь, – сказал Василий.

– У меня? – удивился Носиков.

– Тебе напомнить? – Василий взял со стола фомку и тупым концом ткнул Носикова в живот. Было не больно, но чувствительно. – Я еще за ухо хотел с тобой посчитаться. Как ты думаешь, – обратился он к Никанору Петровичу, – справедливо будет, если я оторву ему ухо, а ты сломаешь ногу?

– Я не думаю, что это будет справедливо, – вздохнул Никанор Петрович. – Боль, травма – это, может быть, необходимое для нас условие, чтобы мы появились в этом мире. И к тому же, если ты оторвешь ему ухо, это не поможет ему вспомнить.

– Очень даже поможет, – сказал Василий.

– Вспомнил! – воскликнул Носиков. – «Столичная» и «Каберне». В равных пропорциях и по стакану на каждого, – добавил он наобум.