Вердикт: невиновен! - Ева Львова

– Эй, егоза, – прозвучал в прихожей голос дяди Серёжи. – Спускайся, чего скажу.

Сбежав по ступенькам, я остановилась в ожидании рядом с бравым генералом МВД.

– Дозвонился я до Миши, он поднял выписки за девяносто первый год и выяснил, что Глаголева Эмма Васильевна родила двойню – мальчика и девочку. Ну что, помог я тебе? – подмигнул сосед.

Я пробормотала слова благодарности и, обескураженная вновь открывшимися обстоятельствами, отправилась умываться.

Съев под бдительным контролем бабушки тарелку овсянки с мёдом и запив завтрак ромашковым чаем, я отправилась к себе наверх, чтобы поразмышлять над полученной информацией. Выходило, что мстить за мать могли как Миносян и Мызин, так и Лиза Исаева. Кроме того, детишки Глаголевой, разлучённые в детстве, могли узнать друг о друге, вступить в преступный сговор и на пару расквитаться за мать с её обидчиком.

Всё утро я звонила Борису, чтобы рассказать сногсшибательную новость, но телефон приятеля не отвечал. Спустившись вниз, в гостиную, где бабушка раскладывала утренний пасьянс, я стала причитать и жаловаться на приятеля.

– Да, Агата, – вспомнила вдруг бабушка. – Звонила Фира Самойловна и просила с тобой поговорить. Она считает, что ты плохо влияешь на Борю.

– Каким это образом? – опешила я.

– Спаиваешь парня. Борис пришёл вчера домой в совершенно пьяном виде и сказал, что был на именинах Владлена Генриховича, там и набрался.

От неожиданности я села прямо на стол, где были разложены бабушкины карты, а Ида Глебовна, согнав меня с пасьянса, невозмутимо продолжала:

– Фира тут же вывела всех нас на чистую воду, заявив, что, если уж на то пошло, именины деда должны праздноваться в день рождения Ильича, двадцать второго апреля, коль он назван в честь вождя мирового пролетариата, а никак не в конце октября. По-моему, мадам Устинович на нас сильно обиделась, так что можешь Боре не звонить, всё равно он не возьмёт трубку. Мальчик так сильно любит маму, что наверняка не захочет её расстраивать. Кстати, – назидательно продолжала бабушка, – достаточно посмотреть, как мужчина относится к матери – так же он будет относиться и к жене. А более внимательного сына, чем Борис, я не знаю. Разве что Вагиз Кантария. Так что присмотрись к этим мальчикам, моя дорогая.

– Всё, ба, хватит меня сватать! – не выдержала я, выбегая из комнаты.

Махнув рукой на Борьку, я села за руль и двинула в архив Басманного суда, радуясь, что наконец-то сумею попасть в эту заколдованную организацию. Надо же было назначить приёмные часы в столь неудобное время! Должно быть, это сделали нарочно, чтобы поменьше праздношатающейся публики мешало трудиться вечно занятым архивным работникам.

Было без десяти десять, когда я отстояла очередь из пяти человек и, протянув заполненную заявку, запросила копию решения суда по делу Глаголевой Эммы Васильевны. Женщина-архивариус как-то странно посмотрела на меня и, отправляясь к полкам с архивными папками, вскользь заметила, что сегодня все как с ума посходили, только и делают, что требуют дела двадцатилетней давности.

– Поищите нужную выписку сами, а я последнего посетителя отпущу, – протягивая мне толстенный наряд за 1991 год, переплетённый в белый картон с реестровыми номерами на корешке, попросила архивариус.

Я кивнула головой и, приняв из рук женщины тяжеленный том, присела за стол перед архивной стойкой. Просматривая подшивку выписок, я с удивлением обнаружила, что приговор по делу Эммы Глаголевой отсутствует. Старательно перелистав все копии судебных решений, я подняла глаза на нетерпеливо посматривающую на часы сотрудницу архива и тихо проговорила:

– Тут нет приговора по нужному мне делу.

– Не может быть, вы просто плохо ищете, – отмахнулась та. – Приходите завтра, во второй половине дня, и спокойно, без нервотрёпки просмотрите все выписки.

В голове мелькнула мысль, но я отогнала её, посчитав бредовой. Однако на всякий случай всё же спросила:

– Вы говорили, что кто-то ещё сегодня интересовался делом двадцатилетней давности. Не вспомните, кто именно?

– Сейчас проверю по регистрационной базе, – откликнулась архивариус.

Она вернулась на рабочее место, зашла в базу посетителей, делавших запросы, и тут же воскликнула:

– Вот, пожалуйста, приговор по делу Глаголевой запрашивала адвокат Рудь Агата Львовна.

– Да нет же, адвокат Рудь – это я, – хитро улыбнулась я, заподозрив, что меня разыгрывают.

– Не знаю, та женщина тоже была Рудь, я списывала её данные с адвокатского удостоверения, – уверенно проговорила работница архива.

– У меня как раз украли удостоверение, поэтому мне очень важно знать, как выглядела та женщина, – умоляюще проговорила я, чувствуя, что разгадка близко.

– Мы уже закрыты, так что приходите завтра, тогда и разберёмся, – отрезала архивариус. И раздражённо добавила: – Я и так нарушаю должностную инструкцию, даю вам в руки наряды с выписками, а вы собираетесь поднять шумиху вокруг удостоверения!

Я страшно жалела, что не послушалась деда и не пошла в архив в первый же день после того, как получила в производство дело Мызина. С пропажей приговора по делу Глаголевой ситуация окончательно запуталась, и теперь я не знала, с какого конца браться за защиту доверителя.

Отчаявшись придумать что-нибудь дельное в одиночку, я заехала на работу, надеясь застать там Джуниора. Но на работе Бориса Устиновича не было. Зато там был Леонид, восседавший на рабочем месте чернее тучи. Маша Ветрова выглядела именинницей, расхаживая по адвокатской конторе с хозяйским видом. На столе её стоял букет алых роз, а на пальце сверкал новый перстенёк с бриллиантом. Приехавший из командировки Эд Георгиевич не выходил из своего кабинета, и я сначала не поняла, что произошло. Но Кира Ивановна прояснила ситуацию.

– Шеф разводится с женой и женится на Маше, – понизив голос до шёпота, просветила меня секретарша, увлекая за собой в кухню. – Мальчики, должно быть, в ужасе. Особенно Лёнечка. Он ведь тоже неравнодушен к Марии.

Я представила себе добрую Фиру Самойловну, одиноко коротающую долгие зимние вечера без любимого мужа, хоть на часок, но заглядывавшего к ней поесть борща, и мне захотелось плакать. На кухню зашёл Леонид, и секретарша деликатно замолчала.

– У нас есть кофе? – безжизненным голосом спросил коллега.

– Два вида, растворимый и в зёрнах, – с готовностью откликнулась Кира Ивановна. – Тебе помолоть?

– Спасибо. Я буду чай, – вяло сообщил средний Устинович.

Он потянулся за чашкой, и тут взгляд Леонида упал на меня, притихшую на стуле. Герой моих грёз посмотрел на меня так, словно в первый раз видел, и присел рядом.

– Привет, – запоздало поздоровался он.

Я не была готова к беседе с возлюбленным. От неожиданности мой язык прилип к гортани, щёки вспыхнули, на глаза навернулись слёзы, и я только и смогла, что невнятно проблеять: