Псевдоним украденной жизни - Галина Владимировна Романова

Она встала, как вкопанная, посреди спальни. Свет за окнами не померк, по-прежнему палило солнце – шторы она вчера не задернула. Просто в голове зашумело. Видимо, давление скакнуло. Не семнадцать уже, оно и понятно.

– Зачем я ему? В глаза посмотреть хочет? – ухмыльнулась она и вышла из спальни, решив, пока тратит время на пустую болтовню с матерью, проверить: ночевал супруг дома или нет. – Или денег? Что, к тебе приходил?

– Не приходил, хотя я бы встретила как гостя дорогого. Столько лет со стороны за ним смотрю! Но не придет он ко мне, Лизка. Виноваты мы. Он нас презирает. – Мать снова заплакала. – А ищет он, потому что в полиции работает. Я тебе говорила.

Ирина наморщила лоб, попыталась вспомнить: говорила мать или нет, и не смогла. Информация для нее была не существенной. Такую она в памяти не хранила.

– Хочет тайну своего отца узнать. И недавно мне передали, будто он где-то хвастался: у него уже есть что-то. Может, болтают. Сама знаешь, как может народ приукрасить. Тебя Валера пальцем не трогал, а все говорили, что бьет. Зачем ты его оговаривала, дочка? Чтобы этот твой тебя пожалел и причина была к нему в койку прыгнуть? – Голос матери зазвенел осуждением. – Не отвечай, и так знаю. Шалавой ты была у меня первостатейной. А почему? Воспитывала тебя, воспитывала…

– Мать, если не прекратишь, я сейчас телефон отключу! – заорала на нее Ирина.

Она как раз стояла на пороге ванной, где ни единого следа присутствия мужа не нашла. Все сухо, чисто. Зубная щетка на прежнем месте. Паста закручена. Полотенце аккуратно сложено. Муж комкает его после душа и бросает на стиральную машинку. Такая у него привычка.

Он не приходил. Скотина! Совсем опустился: ночевать со шлюхой! Это уже вообще…

Она вдруг замерла по пути в кухню. Встала, как громом пораженная.

А ведь она для него тоже шлюха! Заурядная шлюха, бросившая своего ребенка в роддоме, изменившая своему мужчине именно с ним, обманывавшая Валеру целых два года.

Воздалось по заслугам? А как же! Всегда воздается, рано или поздно. Мать права: от Божьего возмездия никто не ушел, не спрятался, как бы ни старался.

Ирина опустилась на стул возле большого кухонного окна и выглянула на улицу.

Весна наступала. Огромная лужа на углу дома подсыхала, обнажая грязный асфальт в песке, которым всю зиму посыпали дорожки. Скоро все сметут, вымоют машинами. Засадят клумбы. Будет красиво, нарядно. Только ее это никогда не радовало. Она проходила мимо, смотрела равнодушно, и единственное, чему радовалась, – удобствам микрорайона, в котором они жили. Красоты сезонов оставляли ее равнодушной. Это был просто ход времени.

– Ты прожила пустую жизнь, девочка моя, – донесся до нее голос матери.

И она впервые с ней согласилась. Именно пустой была ее жизнь. Обеспеченной, сытой, нарядной, но пустой. Она снова попыталась воссоздать в памяти хотя бы один день, когда счастливо смеялась, а глаза светились радостью. И снова не смогла. Может, у нее уже та самая болезнь начинается, названия которой она тоже не может вспомнить?

– Может, встретишься с ним? – снова вклинился в ее мысли голос матери. – Чего он по городу носится, справки наводит, как дурачок безродный? У него и мать есть, и…

– Я никогда не была ему матерью, – жестко перебила ее Ирина. – И уже поздно ею становиться.

– Почему? – настырничала мать.

– Потому!

– Почему – потому?! – заорала та на нее.

– Потому что я не умею! – заорала она в ответ и отключилась.

И именно в этот момент, словно ждал за дверью, в прихожую вошел муж.

Ирина сорвалась с места, выбежала из кухни и, впервые не озаботившись мыслью, как она выглядит, заглянула в прихожую.

– Ты не на работе? Почему? – спросила она, рассматривая его ссутулившуюся спину.

Дима как раз стаскивал с ног ботинки. Куртка уже криво висела на плечиках.

– Устал. – Он повернул к ней бледное лицо, приложил палец к губам и произнес: – Ни одного вопроса, дорогая. Я устал.

Он не был у шлюхи – это она поняла сразу. Он был где-то еще. В каком-то нехорошем месте, поэтому ботинки в грязи и промокли внутри. И пуговицы на куртке выдраны. Целых две! Висят на кусочках тонкой кожи. Хорошо, не потерял – второй такой не найти. Интересно, что с машиной?

Дима прошел мимо нее в ванную, включил воду. Она вошла следом.

Он рассматривал в зеркале свое осунувшееся, словно постаревшее на несколько лет лицо. Как будто старые швы от вмешательства пластического хирурга разошлись, и на волю вырвалось его настоящее, прежнее лицо.

– Ты помнишь меня прежним, Лиза? – неожиданно назвал он ее именем, которое не произносил много лет.

– Помню. – Она прислонилась спиной к притолоке и осторожно улыбнулась. – А ты?

– Я? – Он коротко глянул на нее и едва заметно улыбнулся. – Я все помню, Лизок. Все. Ничего не забыл. Ни одной минуты из той ночи, которая сломала нам всем жизнь.

– Сломала?

Она беспечно хохотнула, хотя внутри вдруг все заныло, словно ее душа зашлась в рыданиях. Таких разговоров за минувшие годы не было никогда. Что вдруг случилось? Где он был? Натворил что-то?!

Ирина повела руками вокруг, спросила:

– Это ты называешь сломанной жизнью? У нас есть все, милый! Куча денег, бизнес. Мы можем продать все активы и уехать жить за границу.

– Зачем? Кому мы там нужны? Мы и здесь никому не нужны, и там. Мы никому не нужны, Лизка. Даже самим себе. Даже друг другу. А знаешь почему? Потому что нас с тобой связывает не любовь! Это поначалу я так думал, но потом прозрел. Не любовь нас связывает, а страх! Тайна!

Его лицо, словно постаревшее за ночь на несколько лет, сморщилось. Он растянул перед зеркалом губы в улыбке, но глаза смотрели мрачно, холодно. Дима принялся намыливать руки, без конца смывая пену под мощной струей воды.

Пена была розовой.

– Это что?! – Она попятилась. – Кровь?! Ты что, кого-то…

Язык присох к нёбу. Ноги ослабли, перестав держать, она сползла на пол. Глаза наполнились слезами, хотя она уже забыла, когда плакала. Ей было нельзя плакать, это негативно сказывалось на коже век.

– Да, дорогая, это кровь. Но я никого не убивал. Это моя кровь.

Дима развернул правую руку и ткнул пальцем левой на глубокую рану у правого мизинца.

– Порезался. Глубоко. Кровь никак не хочет свертываться. Придется накладывать шов. Сейчас отдохну и метнусь в больничку. А ты чего это, Лиза, перепугалась?

Он подошел к ней, присел на корточки, поднял ее лицо за подбородок. Глаза, в которые она смотрела последние двадцать пять лет, показались чужими, холодными, злыми.

– Ты чего так перепугалась, дорогая? – повторил он тихо, со странным шипением в голосе. – Даже если я и убил… Разве кому-то из нас не приходилось делать этого раньше?