Умереть на сцене - Ирина Комарова

— А трепать добрые имена остальных — допустимо? — невинно поинтересовалась я.

Станислав Сергеевич слегка покраснел.

— Марина вне подозрений, — сухо повторил он. — Не будем это обсуждать.

— Хорошо, не будем. А Каретников?

— Что Каретников? Мог ли он убить Галину? Мог, конечно, чем он хуже других. Может, у него планы какие были, далекоидущие, а она их обломала. Или пошутила над ним как-то особенно зло, Галина это хорошо умела — ударить по самому больному. Но мне он ни в чем таком не признался. Наоборот, плакал, что не уберег…

— Минуточку! — Я торопливо зашелестела листками блокнота. — Когда это он вам плакал? После смерти Костровой?

— Ну, не до же. Олег с Шурой его в гримерку увели, я тоже туда подошел. Потом Шура ушла, а Олег сбегал за водкой, мы выпили за упокой души, так сказать. Слегка сняли стресс. Потом я немного побродил по театру, потерся среди народа, менты меня тоже отловили, пришлось на их вопросы дебильные отвечать.

— Почему дебильные? Они ведь, наверное, примерно то же спрашивали, что я у вас сейчас?

— Нет. Что я там считаю, кто мог Галину отравить, кто не мог, это их вообще не интересовало. Наоборот, мне сразу велели говорить только то, что я точно знаю. А что я знаю? Если бы я видел, кто Галине отраву в бутылку подливал, я бы и сам сразу сказал, без вопросов. А они начали спрашивать, кто где стоял, кто в каком порядке на сцену поднимался, кто из какой кулисы высунулся, кто поторопился поближе подойти, кто, наоборот, сразу подальше шарахнулся… У меня память не фотографическая, я ничего этого не помню. Сказал, что Галина с Шурой вдвоем на сцене были, а когда Галина воды попросила, Лешка из правой кулисы с бутылочкой выскочил… вот в самом деле, не идиот же он — собственноручно, при всем народе, Галину травить? Он же автоматически себя в первый ряд подозреваемых поставил! Я еще понимаю, если бы он сразу из этой же бутылочки глотнул и рядом с ней лег. Но сидеть, обсуждать траурные венки, а потом вдруг травиться?

— Какие венки? Станислав Сергеевич, вы очень невнятно рассказываете. Когда это вы с Каретниковым траурные венки обсуждали? Когда снимали стресс вместе с Олегом?

— Нет, конечно. Это было… — Он откинулся на спинку кресла и потер висок. — Это было, когда я с ментами уже пообщался и вернулся в гримерку. Лешка сидел там, уже хорошо пьяный, но еще соображал что-то. Он сочинял надпись для ленты на траурном венке. Венок он в интернет-магазине ритуальных услуг — есть у нас, оказывается, и такие — уже выбрал: основательный такой, еловые ветви и лилии, а надпись на ленте «Спи спокойно, дорогая Галя» ему не понравилась. Этим-то, в ритуальных услугах, все равно — что клиент закажет, то они и нарисуют. Вот Лешка и придумывал.

— То есть когда вы пришли, Каретников подбирал прощальные слова на траурный венок, — насторожилась я. — А на чем он писал?

— Ну, не пальцем же на столе. У нас у всех ежедневники есть, нам выдают, с логотипом театра. Вот в этом ежедневнике и писал. Я посидел с ним, предложил ему несколько вариантов: «Ты навсегда останешься лучшей», например, или: «Любимой женщине и великой актрисе», или просто: «Любимой», но Лешке все не годилось. Он хотел что-то такое, чтобы понятно было, каким виноватым он себя чувствует, что не уберег, не защитил… ну, я понял, что не особо там нужен, выпил с ним еще и ушел.

— А сам Каретников что придумал? Какие варианты?

— Да что он мог придумать! Черкал что-то, но пьяный ведь, наполовину в слезах, наполовину в соплях. Когда я уходил, там было что-то вроде «Прости меня, Галя», а до чего еще он додумался, я не знаю.

— «Прости меня, Галя…» — задумчиво повторила я. — Да, это хорошая надпись для траурного венка…

* * *

До сих пор, надо признать, все мои разговоры с артистами были очень интересными, но совершенно бесполезными. Савицкий же и Мартынова наконец поделились информацией, которая, несомненно, имела важное значение. Я даже задумалась, не вернуться ли мне в офис, чтобы поделиться ею со старшими товарищами. Но решила придерживаться плана и сначала заглянуть к директору театра. Тем более Гошки наверняка еще нет. Я посмотрела на часы, кивнула, соглашаясь со своим же решением, и решительно направилась к кабинету Феликса Семеновича.

Это помещение полностью соответствовало моему представлению о том, как должен выглядеть рабочий кабинет театрального деятеля. На стенах свободного места не было вообще — фотографии с дарственными надписями, афиши с автографами и без, плакаты, дипломы и грамоты в красивых рамочках… ими был обклеен даже большой шкаф для одежды. Сам директор сидел за роскошным полированным столом, украшенным сложными резными загогулинами, и рассеянно просматривал на большом экране стационарного компьютера какие-то документы.

— А, Риточка! Добрались и до меня наконец! — Он слегка приподнялся и вяло махнул рукой в сторону одного из стульев. — Присаживайтесь. А где вы курточку вашу сняли?

— В зрительном зале оставила. Не таскать же ее с собой, — ответила я, с удовольствием устраиваясь в удобном мягком кресле.

— Зачем же там? Это неудобно. В следующий раз заходите ко мне в кабинет — у меня шкаф вон какой большой. Специально для гостевых шуб поставили.

— А что такое «гостевые шубы»? Какой-то реквизит особенный?

— Нет, это именно шубы гостей, особо важных, разумеется. Когда по случаю премьеры, например, нас посещают ВИП-персоны, то я их приглашаю сюда. Посидеть перед началом спектакля, поболтать, коньячок продегустировать, рюмочку-другую. И верхнюю одежду они здесь, у меня оставляют. Сами посудите, не будет же ректор университета в общей очереди в гардероб толкаться.

— Ректор? — встрепенулась я. — А он что, часто в театре бывает?

— Да уж ни одной премьеры не пропускает, — сдержанно похвалился Феликс Семенович. — И на рядовой спектакль может заглянуть. Например, «Доходное место» очень любит, несколько раз смотрел. Очень милый, культурный человек.

— Минуточку! — Я начала торопливо листать блокнот. — А директор филармонии, Лосев, бывает у вас?

— А как же? — даже немного удивился Феликс Семенович. — Обязательно. Он, правда, только премьеры посещает…

— Как интересно. — Я наконец нашла нужную страницу. — А вот еще госпожа Завойтова? Господин Сударушкин? Валерия Барсукова?

Я называла фамилии, а Феликс Семенович старательно кивал, подтверждая:

— Да… Каждый месяц… Валерия Павловна нечасто нас балует, но уж пару раз за год… — А когда я замолчала, добавил: — Но зачем вам это? Разве они могут иметь какое-то отношение ко всему, что тут у нас случилось? Конечно, они, можно сказать, люди театру не чужие, Сударушкин даже помогает иногда, в меру сил, но с нашими внутренними делами они никак не связаны!

— Пока не знаю, — честно призналась я. — А с Костровой они были знакомы?

— Да. И с Галей, и с Андреем Борисовичем, вообще — со всей, так сказать, верхушкой. Но такое, так сказать, шапочное знакомство, не больше. Разве что, Анна Гавриловна, супруга ректора, со многими нашими общается — она дама светская, устроила что-то вроде салона для людей искусства. Но я не понимаю…