Умереть на сцене - Ирина Комарова

— Я сама не очень пока понимаю, — прижала я блокнот к груди. — Давайте о другом поговорим. Я тут пообщалась с людьми, услышала много интересного и, боюсь, немного запуталась. Понятно, что между артистами довольно сложные взаимоотношения, но логика все равно должна присутствовать. А как объяснить, например, то, что Савицкого, который своей неприязни к Костровой не скрывал и не скрывает, никто даже не упомянул в качестве подозреваемого?

— Да что ж тут объяснять? Они, конечно, артисты, но в основном порядочные люди, — не слишком внятно откликнулся Феликс Семенович. — Потому и молчат.

— И как это связано?

— Ну-у… Станислав действительно Галочку откровенно ненавидит… ненавидел. Понимаете, он привык к уважению, у него звание, почет. И вдруг какая-то, по его понятиям, пигалица, пусть и талантливая, начинает над ним демонстративно, принародно издеваться. Он, конечно, тоже не аленький цветочек, спуску ей не давал… в общем, их взаимоотношения — это непрерывная Сталинградская битва со спецэффектами. Как Андрей Борисович ни старался их помирить и подружить, ничего у него не получилось: Станислав Галочку ненавидит, Галочка его презирает, а массовка развлекается за их счет.

— Вот я и спрашиваю: ненавидит настолько, что даже на тот свет отправить готов? — уточнила я.

Феликс Семенович криво усмехнулся:

— Да откуда же мне знать? Но Станислав с большим удовольствием, я бы даже сказал вдохновенно, делился с народом своими мечтами, как он лично эту тварь, Галочку то есть, тихо отравит.

Я напряглась, а он, не обращая на меня внимания, продолжал:

— Или утопит. Или казнит через повешение на главной площади города. Или макнет в деготь, вываляет в вороньих перьях, привяжет к шесту и пронесет по центральной улице с последующим четвертованием все на той же главной площади. Жестокость способа обычно зависит от количества и градуса употребляемого перед этим напитка.

— Тогда мне тем более непонятно, как же так вышло, что никто не только всерьез не рассматривает его кандидатуру в убийцы, но и даже не упоминает о нем! Марину обсуждают, Андрея Борисовича, Светлану Мартынову, даже вас! А про человека, который покойницу ненавидел и откровенно мечтал собственными руками жизни лишить, никто не вспомнил! Почему?

— Поэтому и не вспоминают. Я же говорю: порядочные люди! А вдруг это действительно он? И что, закладывать его теперь? Нет, если в полиции сами докопаются, — это одно, а доносить на своего брата артиста как-то нехорошо…

— Странно у вас получается. То есть те, о ком охотно говорят и чуть ли не впрямую обвиняют, на самом деле вне подозрений? Вам самому не кажется, что это нелепо?

— Так ведь мы в театре, Риточка! Здесь играют, здесь логика не в чести, чувства важнее! А вообще, если честно, у нас каждый хоть разочек помечтал о том, как собственными руками придушит красу и гордость нашего областного театра!

— Жутковато звучит. По вашему мнению, любой, кто имел дело с Костровой, имел мотив для убийства? Вам не кажется, что вы разворачиваете передо мной слишком большой фронт работ?

— Хм. Я немного не это имел в виду. От мотива до реального убийства, согласитесь, довольно большое расстояние. Тем более отравление… если бы Галочку ударили, например, молотком в состоянии аффекта — это одно. Как бы ни страшно это звучало, такое может случиться с каждым. Но тут преступление продуманное, подготовленное — на такое не каждый способен.

— И у вас есть предположения, кто именно способен?

Он медленно покачал головой:

— Нет. Я, конечно, думал, да и конкуренты ваши, полицейские, немало времени на меня потратили. Честно говоря, утомили они меня изрядно, до сих пор в себя прийти не могу. Еще раз говорю, Галочку многие недолюбливали, но кто мог ее настолько ненавидеть, не представляю. Тем более так все нелепо… абсолютно бредовая смесь трагедии и фарса. Так что Андрея Борисовича смело можете вычеркивать — если бы он в каком-нибудь помутнении рассудка вдруг решил избавиться от супруги, он ни в коем случае не обставил это подобным образом. У Рестаева есть вкус и стиль.

— Интересное рассуждение, — усмехнулась я. — Впервые слышу, что человек не может быть заподозрен, потому что преступление небезупречно стилистически.

— Да вы ведь и сами не верите, что Рестаев может быть причастен, — устало возразил он. — Переходите к следующему, кто там у вас?

— Марина Холодова.

— Мариночка… Да, я понимаю. Мотивы: зависть бездарности к таланту и ревность к Андрею Борисовичу или к Алеше, так?

Я молча кивнула.

— Господи, что же у нас в массовке дуры какие собрались… Понимаете, Риточка, и зависть, и ревность, конечно, присутствуют, с этим не поспоришь. И Мариночка, конечно, могла бы организовать убийство, ума и деловитости у нее на это хватит. Но опять-таки, какой смысл… Галочкины роли, перетрави она хоть весь женский состав труппы, ей все равно не получить. А насчет ревности — Мариночка никогда своих чувств не демонстрировала и никого из мужчин в театре не выделяла, так что я просто не могу ничего об этом сказать. Но даже если и было там что-то, какой смысл Галочку травить? Андрей на ней все равно никогда не женится, и Алеша в ее сторону даже не смотрел. Просто потешить себя, отомстить проклятой сопернице? Не знаю, как-то это на Мариночку не очень похоже — она женщина рациональная. И прагматичная. Вы не думайте, что если она чаще в массовке, так и в шестерках мелких ходит. Может, она и шестерка, но козырная. Мариночка в театре почти двадцать лет и очень ему предана. Не труппе, не режиссеру, не зданию, а именно театру. Вот если бы для театра нужно было кого-нибудь отравить, лучшего исполнителя искать не надо, у нее рука не дрогнула бы. А так… зачем? У Мариночки ведь в театре очень сильная позиция, ее уважают, с ней считаются. Рестаев ее вообще чем-то вроде счастливого талисмана театра считает — и без ролей, пусть и малюсеньких, она не сидит, и на гастролях для нее всегда место находится. Во Францию прошлой осенью «Вишневый сад» возили, так более сильные актрисы дома остались, а Мариночка поехала. Нет, Риточка, нет смысла обращать внимание на сплетни нашей массовки, с этим вы далеко не уйдете.

— Хорошо. Александра Уварова.

— Шу-у-ро-очка… — протянул Феликс задумчиво. — Шурочка, конечно, та еще штучка. Ее Господь и талантом не обидел, и умом. Через несколько лет, когда войдет в возраст и в силу, она себя покажет. Вы еще гордиться будете, что с ней знакомы. Сейчас она у нас, конечно, на вторых ролях после Галочки, но это только пока они на ролях молоденьких барышень — голубые героини и все такое… — Он осекся, замолчал на несколько мгновений, потом тоскливо сказал: — Черт, не привык еще. Да и не верится, как-то просто в голове не укладывается, что Галочки больше нет. И все ее роли… весь репертуар накрылся медным тазом. Она ведь жадная была, не до денег, до сцены жадная, до ролей. У нее шестнадцать спектаклей в месяц было, почти вся афиша. Черт. Вот ведь и порадуешься, что полиция дело закрыла! Рестаеву сейчас надо на ее роли срочные вводы репетировать, а не с ментами воду в ступе толочь.