Иствикские ведьмы - Джон Апдайк

Но она видела, так как дверь в ванную не закрывалась до конца из-за старого, осевшего за века фундамента дома, а она вынуждена была сидеть несколько минут в туалете, ожидая, когда выйдет моча. Мужчины были способны изгнать ее немедленно, это было одной из их способностей, раздается громовой всплеск, когда они гордо стоят над унитазом. Все, их касающееся, было более откровенным, их внутренности не были такими запутанными, как у женщин, чтобы моче нужно было через них пробираться. Сьюки украдкой выглянула, выжидая; Клайд, по-стариковски сгорбившись и наклонив голову с этой шишкой на затылке, как у всех ученых мужей, пересек вертикальную щель в двери, через которую ей была видна спальня. По его согнутым рукам она поняла, что он вынимает что-то изо рта. Короткая розовая вспышка искусственной десны, и затем он опустил свой маленький пакетик, свернутый из носового платка «клинекс», в боковой карман пиджака, там он не забудет его, когда выйдет на ощупь из ее комнаты на рассвете. Сьюки сидела, сведя хорошенькие округлые коленки и сдерживая дыхание: с детства она любила подглядывать за мужчинами – этим другим племенем, перемешанным с ее племенем, – которые любят хвастать и грязно выражаться, но, в сущности, оказываются такими детьми, когда даешь им пососать грудь или раскрываешь ноги, чтобы впустить их, и они внедряются туда и желают этого опять. Она любила сидеть, как сейчас, но только на стуле, и вытянуть ноги так, чтобы ее кустик казался пышным, а курчавые волоски блестели, и давала им ласкать его, целовать и поедать. Волосяной пирожок, как назвал это один ее знакомый из штата Нью-Йорк.

В конце концов, моча вышла. Она выключила свет в ванной комнате и вошла в спальню, где единственным освещением был свет от фонаря на углу Болиголова переулка и Дубравной улицы. Они с Клайдом никогда раньше не спали, тем не менее, недавно они стали ездить в Бухтовую рощу в обеденный перерыв (она шла пешком по Портовой улице до памятника погибшим на войне, а он догонял ее там на своем «Вольво»); на следующий день ей надоело целовать его грустное, изможденное лицо с длинными волосками, растущими в ноздрях, и табачным дыханием, и, чтобы доставить удовольствие себе и ему, она расстегнула молнию на его ширинке и быстро, сладко (она сама это почувствовала) довела его, спокойно наблюдавшего за происходящим, до извержения. Эти смешные струи спермы как крики детеныша животного в когтях ястреба. Он был поражен ее ведьминской выходкой; когда он смеялся, губы странно возвращались из улыбки, открывая задние неровные зубы с гнездами почерневшего серебра. Это было немного страшно, коррозия и боль, и остановившееся мгновение. Она опять почувствовала робость, входя незамеченной в свою собственную комнату, где находился мужчина, ее глаза еще не адаптировались после ванной. Клайд сидел в углу, его пижама светилась, как флюоресцирующая лампа, которую только что выключили. Кончик сигареты горел красным рядом с его головой. Она могла видеть себя, свои белые бедра и неровные ребристые бока, более отчетливо, чем видела его, так как у нее на стенах висели несколько старинных зеркал в позолоченных рамах, унаследованных от тетки из Итаки. Эти зеркала были испещрены старческими пятнами; сырые оштукатуренные стены старых каменных домов съедали ртуть с их обратной стороны. Сьюки предпочитала такие зеркала зеркалам без изъянов; они возвращали ей ее красоту, не отыскивая недостатков. Клайд проворчал:

– Не уверен, что я готов.

– Если не ты, то кто же? – спросила Сьюки у теней.

– Надо подумать, кто они, – сказал он, все же вставая и начиная расстегивать пижамную куртку. Горящая сигарета переместилась в его рот, и ее красный кончик прыгал, когда он говорил.

Сьюки почувствовала дрожь. Она ожидала, что будет тут же заключена в его объятия с долгими, жадными, дурно пахнущими поцелуями, как это было в машине. Проворное обнажение поставило ее в невыгодное положение: она себя обесценила. Как ужасны колебания, которые должна претерпевать женщина на бирже мужского рассудка, вверх и вниз каждую минуту, пока торгуются их «я» и «сверх-я». Она уже хотела вернуться, запереться опять в светлой ванной и послать его к черту. Он не двинулся. Его иссушенное, в прошлом красивое лицо с обтянутыми скулами было помятым лицом умника с одним закрытым от дыма сигареты глазом. Вот так же он сидел, редактируя статьи, мягкий карандаш двигался быстро и стремительно, глаза с желтыми белками прятались под зеленым козырьком, дым от сигареты утрачивал плывущие галактические формы в конусе света настольной лампы, его собственном конусе власти. Клайд любил резать и искать целый огромный абзац, который можно было разместить без швов; хотя недавно он стал обходиться бережнее с ее сочинениями, исправляя только орфографические ошибки.

– И сколько же их? – спросила она. Он подумал, что она шлюха. Фелисия, наверное, всегда говорила ему это. Дрожь, которую ощутила Сьюки, была ли она от холода в комнате или от вызывающего озноб вида собственной нагой белизны, одновременно посетившей три зеркала?

Клайд загасил сигарету и снял пижаму. Количество светлого в зеркалах удвоилось. Его пенис был впечатляющим, длинным, как он сам, покачивался беспомощно и тяжелоголово, как все пенисы; эта самая непрочная часть плоти. Его кожица беспокойно скользила при соприкосновении с ней, когда он, наконец, попытался ее обнять; Клайд был костлявым, но удивительно теплым.

– Не очень много, – ответил он. – Как раз столько, чтобы заставить меня ревновать. Боже, ты прелесть. Я готов заплакать.

Она повела его в постель, пытаясь сдержать каждое движение, способное разбудить детей. Под покрывалом его угловатая голова с царапающими бакенбардами тяжело покоилась на ее груди, его скула раздражала ей ключицу.

– Из-за этого не стоит плакать, – сказала она успокаивающе, высвобождая кость из-под кости. – Это считается веселым занятием.

Как только Сьюки произнесла это, лицо Александры вплыло в ее сознание: широкое, немного загорелое даже от зимних прогулок, мягкие впадины на подбородке и на кончике носа придавали ей спокойную, богоподобную сдержанность, отрешенность посвященного: Александра верила, что природа, физический мир – это весело. Прижимающийся к Сьюки мужчина, кожа, полная теплых костей, в это не верил. Мир ему представлялся безвкусным, как бумага, составленным в единое целое из непоследовательных, беспорядочных событий, которые мелькали на его столе, отправляясь в рассыпающиеся прахом архивы. Все для него становилось вторичным и ничего не стоящим. Сьюки удивлялась своей собственной силе, тому, что она так долго могла держать этих огорченных, сомневающихся мужчин на собственной груди и не заразиться их слабостью.

– Я был бы счастлив проводить с тобой каждую ночь, – признал Клайд Гэбриел.

– Ну, тогда… – сказала Сьюки по-матерински, испуганно глядя в потолок, пытаясь подчиниться ему, отправиться в этот сексуальный полет, который ее тело обещало другим.

Тело этого пятидесятилетнего мужчины испускало сложный мужской запах, включавший в себя отвратительный оттенок виски, который она часто замечала, наклоняясь над Клайдом к столу, когда его карандаш вонзался в машинописный текст. Этот запах был от него неотделим. Она гладила волосы на его шишковатой голове. Волосы у него поредели, и как это было прекрасно! Как будто каждый волос действительно был сосчитан. Его язык задвигался по ее соску, розовому и напряженному. Она гладила другой, катая его между большим и указательным пальцами, чтобы возбудиться. Его печаль излилась на нее, но он не исцелился окончательно. Кульминация, хотя он и кончал медленно, как все стареющие мужчины, оставила ее собственного демона неудовлетворенным. Ей хотелось еще, хотя он сейчас же был готов уснуть.