Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Анне было не до тонкой политики Петра — она плакалась, что денег едва хватает на содержание крохотного двора, и писала бесконечные слёзные письма Екатерине: «Вам, матушка моя, известно, что у меня ничего нет, кроме что с воли вашей выписаны штофы, а ежели к тому случай позовёт, и я не имею нарочитых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочитого, а деревенскими доходами насилу могу дом и стол свой содержать в год».

Строгая мать царица Прасковья и тут держала свою дочь под присмотром, входила во всякое её дело и писала царскому секретарю Алексею Макарову: «Ей, царевне, будучи в том княжестве, по примеру прежних княжон вести себя и чиновно дворство содержать или просто? А чем ей там жить и по обыкновению княжескому порядочно себя содержать, о том именно не означено».

Конечно, пить-есть было что — Прасковья посылала Анне целые возы и мяса, и рыбы, и изюма, и сахара, по зимним дорогам тащились эти обозы в Курляндию. Но двор — это не просто стол и какая-никакая одежонка для свиты. Приёмы и балы, гостеприимство для знатных иностранцев — всё это требовало немалых денег.

Даже поездки её были всякий раз делом трудным и дорогостоящим. Приходилось выпрашивать лошадей, подновлять старые возки и выездную карету, и Анне надо было считать каждый грош, чтобы сводить концы с концами. И хотелось иногда размахнуться, ан нет, каждая копейка была на счету и у Петра. В каждой копейке она должна была давать отчёт и без ведома Петра, его секретаря или Петра Бестужева не могла истратить ни гроша. Посылала Петру росписи, по которым даже лишнюю бутылку вина заносила в счёт.

Она постоянно одевалась в скромное траурное платье, чем очень льстила своим подданным: бюргеры видели Анну одетую просто, без лишних затей, и важно кивали головами — молодая вдова, скорбит и плачет до сих пор по мужу...

Радость и возможность расслабиться была у неё только одна. Едва приходил Пётр Михайлович Бестужев, она приказывала накрыть хороший стол, усаживалась напротив него на неудобный высокий стул и выспрашивала все новости. Вот и сегодня должен был прийти Пётр Михайлович, и ради него принарядилась она в одно из своих ещё девических платьев, светлое, отделанное кружевами и рюшами, и высоко уложила свои роскошные волосы. Но драгоценности её были бедны — только и всего, что ожерелье из маленьких изумрудов да узенький браслет из таких же камней. Это ещё мать подарила ей когда-то на день ангела.

Пётр Михайлович вошёл большими шагами, потирая руки и радостно улыбаясь накрытому столу. Он подошёл к Анне, поцеловал её полную свежую и чуть смугловатую руку и произнёс:

— Привёл тебе, матушка, статс-даму. Прошу любить и жаловать...

До сих пор почти весь её двор состоял из людей, которых она привезла с собой. Теперь Митава расщедрилась и определила к княжеской особе новую статс-даму.

За Петром Михайловичем мелкими шагами плавно подплыла к Анне невзрачная, кривобоконькая, слегка горбатая девушка лет двадцати. Её бескровное лицо, редкие рыжеватые брови, маленькие светлые глазки, узкие сухие губки, словно давно забывшие улыбку, и длинный тонкий нос делали её похожей на серую мышку. Даже волосы её были какого-то неопределённого серого цвета.

Девушка низко присела в поклоне, придерживая сухими и бледными руками тафтяное платье. Шея её была закрыта глухим высоким воротником, а на пальцах блестело маленькое колечко с крохотным бриллиантом.

Анна протянула руку к длинному костлявому лицу новой статс-дамы и поморщилась от слишком горячего и жадного поцелуя.

— Что ж, — лениво процедила она, — не могло бюргерство подобрать статс-даму повиднее? — Она обернула полное, в рябинках, лицо к Петру Михайловичу.

— Да ведь род у неё знатный, — растянул в улыбке толстые губы Пётр Михайлович, — фон Тротта-Трейден, а род красит и самую безобразную.

— Упомнить бы, — недовольно скривила губы Анна. — Ну да ничего, на приёмах меньше показывать будем, вот и вся недолга...

Она задержалась взглядом на маленькой мышке, как она сразу окрестила её про себя.

— Как зовут тебя?

— Бенингна, ваше высочество, — опять низко склонилась девушка.

— Ступай, — махнула рукой Анна.

— Пригодится воды напиться, — наставительно сказал Пётр Михайлович.

Анна пожала плечами.

Бестужев стал рассказывать, какие расходы он произвёл, какие выгоды думает извлечь из деревенек, полученных от бюргерства.

— Скажи лучше, Пётр Михайлович, какие виды у батюшки-дядюшки?

— Концепты нового супружества есть, — весело выговорил Пётр Михайлович. — Адольф Иоанн, герцог Саксенвейстфальский. Мужчина видный, и батюшка-государь хлопочет, чтобы пристроить вас, любезная герцогиня...

— Ой ли, — обрадовалась Анна, — скучно уж так стало, только не чаю я, чтобы состоялось. Вчера сон видела нехороший...

— А вы не верьте снам, — поддержал разговор Пётр Михайлович, — царь-батюшка старается, чтобы вам скучной не быть, супруга для вас ищет по всей Европе...

— Ах, кабы такой, как вы, Пётр Михайлович, — печально обронила Анна.

— Что ж, нравлюсь я вам? — прищурил светлые ясные глазки Бестужев.

— Вы — вдовец, и я — вдовица, — грустно улыбнулась Анна. — Вместе-то веселей было бы...

— Кровь моя хоть и горячая, — придвинулся к ней Бестужев, — да не царская. Не след мне мечтой думать...

А сам уже завладел рукой Анны, начал целовать сначала запястье, потом выше — выше. А когда запрокинул лицо и увидел блестящие карие глаза Анны и её раскрывшиеся в ожидании поцелуя губы, и вовсе осмелел. Она отмахнулась было, но руки её сами легли на крепкую мужскую шею.

— Скучаю я очень, — извиняюще произнесла она, — и некому меня развлечь и утешить...

Жизнь как будто улыбнулась Анне. Она повеселела, уже не ходила целыми днями непричёсанная и неприбранная, на её столе появились заморские фрукты, и немногочисленные драгоценности снова засверкали на её полных руках и короткой крепкой шее. Теперь ей хотелось одеваться нарядно и выглядеть красивой, она изобретала новые причёски и новые фасоны платьев. Теперь ей было для кого наряжаться...

В управление делами по Курляндии она не вмешивалась. Пётр Михайлович Бестужев проворно и умело справлялся сам, а Анна ждала только его ежевечерних посещений, с трепетом и волнением смотрела на дверь, ожидая его прихода. Этот тридцативосьмилетний вдовец, имевший двух взрослых сыновей и замужнюю дочь, привлекал её своей силой, обходительностью, учтивостью, и она с радостью вспоминала его сильные руки и трепетные поцелуи. С ранних лет не знала она мужской руки в доме: Измайлово наводняли женщины, и это женское воспитание развило в ней потребность чувствовать крепкую мужскую руку, защиту и опору.

Теперь ей уже не хотелось как можно скорее выйти замуж, хотя она и понимала, что Бестужев — это лишь временное утешение. И с нетерпением выспрашивала она о сватовстве, ждала вестей от Петра, выбиравшего ей женихов.