Надсада - Николай Зарубин

Поглядывая искоса на Николая, Данила в самом деле радовался уже одной мысли: его единственный сынок будет жить рядышком целых два месяца. Да он, Данила, сделает все возможное и невозможное. Чтобы уж никогда более не забыл, откуда происходят его корни. Чтобы принял и полюбил все то, что было близко и дорого и отцу его, Даниле, и деду Афанасию, и прадеду Ануфрию.

На крылечке встретил их Воробей. В чистых штанах, рубашке в клеточку, в тапочках, которые сшил своими руками. Засуетился, запрыгал, замахал руками:

— Афанасьич!.. Приехал!.. Я уж тутазаждалси-и-и… От… и — до…

— Ну-ну, старый, погодь прыгать, познакомься: вот мой сын Николай.

— Миколка… Боже ж ты мой… Родный… Гость дорогой…

Умильно глядел на Николая, тряс его руку, не знал, чем еще выразить свою радость.

— Жить теперь будете вдвоем, будешь помогать Николаю картины рисовать.

— Картинки?.. Раиса моя любила картинки… Чтоб на стене… Женшин… Пышнотелых…

Воробей приосанился, выпятил живот, показывая руками, каких женщин любила Раиса.

— Вот-вот, таких и будете изображать: ты, каких любила Раиса, Николай — своих.

— И — будем… Почему не быть?.. Бу-удем… Сынок-то у тебя, Афанасьич, — красавец, весь в тебя…

— В кого ж ему и быть-то, — усмехнулся Данила. — Ну ладно. Пойдем в дом.

Багаж перенесли в сенцы. Когда вошли в дом, Данила оглядел избу. На столе лежали листы бумаги, в стакане — карандаши, линейка, циркуль, рядом — пузырек с клеем. На тумбочке — раскрытая книга. Тут же на стене нечто вроде карты: на склеенных листах — ломаные линии, проведенные черным, синим, красным и зеленым карандашами.

Старик, приосанившись, ждал, что скажет Данила.

— Че эт у тебя тут, Евсеич?

— Карта твово промысловаго участка.

— Кака карта? Зачем?

— Для наглядности и в назидание.

— Кому в назидание?

— Потомкам.

— Каким потомкам? — не понимал Данила.

— А вот ему, Миколке. Опять же, внучатам… От… и — до…

— Гм…

Данила приблизился к карте, внимательно всмотрелся: очертания границ участка действительно соответствовали, хотя видно было, что линии проведены неумелой рукой. Вот синяя, извивающаяся — это ручей Айса, кедровники обозначены зеленым карандашом, а вот домик главной базы, там по путику — избушки. Все вроде бы на месте и со знанием дела.

«Что-то новенькое, — подумалось. — Уж не рехнулся ли старый?»

— Тебе тут, Евсеич, видать, делать нечего иль каку другу цель имешь? — спросил не без иронии.

— Имею, — еще больше приосанился Воробей.

— Каку ж?

— Научную.

— Каку-каку?.. Наукой, что ли, решил заняться? В твои года — самое время.

— Да уж, Афанасьич: фролу и фану родной мне земли постигаю. Фрола — эт то, что изнутри вод, к примеру. Фана — что поверх земли и выше — к верхушкам дерев. Дале уж небо, а еще дале — искупитель.

— Какой искупитель?

— Искупитель грехов наших — Иисус Христос.

— А-а-а… — протянул, не зная что сказать, Данила. — Во-от оно что. Ну, занимайся, доброе дело. Глядишь, в каки-нибудь академики выйдешь. В Ануфриеве-то академиков еще не было — ты будешь первым.

— Аче? И буду. Кадемик Иван Евсеич Воробьев!

— А-ка-де-мик. Академик, говорю.

— Во-во, кадемик. От… и — до…

— Ну бог с тобой. Пускай кадемик. Дуня тут постель чистую послала — тебе и Николаю. Матрац, подушку я тоже привез. Кровать одна, но я разговаривал со Степаном, он обещал дать лишнюю. Поэтому запрягай Гнедого и поезжай. А научная работа подождет — потом будешь в кадемики выходить. Мы же пока банькой займемся. Я тоже у вас заночую.

Пока топилась баня, Данила показывал сыну хозяйство, попутно делясь мыслями о давней происшедшей здесь трагедии.

— За много лет, что здесь прожил, я все передумал: и как подходили злодеи к выселкам, и как пытали, и как кончали одного за другим членов семейства деда. И как уходили.

— Ну а золото все-таки есть или же его нет и никогда не было?

— Есть, сынок. Позже я тебя свожу на ручей, покажу, что и как.

— Так Ануфрий не сказал убийцам о нем?

— Не сказал. Все равно бы убили — им свидетели были без надобности. К тому ж Фролка понимал, что оставь он Ануфрия в живых — достанет его Ануфрий, где бы тот ни был. Сильный человек был мой дед. Таежный. Промысловый. Правильный. И отец мой — твой дед Афанасий — был человек правильный. В таежных глухоманях другие-то не живали. Здесь надо работать, много работать, чтобы произвести себе потребное на пропитание, на обустройство, на содержание семейства. Надо понимать тайгу, знать пути миграции зверя, что из чего происходит и куды деватся.

— И ты знаешь?

— Знаю, сынок. Жалко только, что не могу передать тебе это знание, — иного ты замеса, по-иному живешь на свете, хотя кровь, конечно, никуда не денешь. Пробовал передать племяннику Володьке, но от того, востроглазого, всего можно ожидать.

— Почему?

— Жаден больно.

— Я, отец, доступными мне средствами постараюсь все это отразить, передать, запечатлеть. Вот ходим мы с тобой, смотрим, слушаю я тебя и уже вижу, в каком направлении мне работать. Словно вижу свои будущие картины.

— Добро, сынок. Я тебе подмогну, чем смогу. Чую я: грядут времена тяжелые, погубительные и для народа сибирского. Оставить всю эту благодать хотя б на твоих картинах — тож доброе дело. Пусть хоть знают потомки, без чего их оставили погубители.

— Откуда предчувствие-то?

— Еще мой отец Афанасий Ануфриевич говаривал, что када люди хотят обогатиться, они берут богатство поверхностное — то есть то, на которое не требуется большого труда. И ежели навалятся, то истребят что угодно. Был, сказывают, в наших краях такой зверь — бабр, и — нет его. Истребили. Был бобр, и его нет. Численность того же соболя там выше, где рачительные хозяева. Выбивают ведмедя, копытных. Вырубают кедровники. А что творится в лесосеках, ты видел? При нонешной технике выкосить тайгу можно в считаные года. И техника вить не стоит на месте, идет вперед. Скоро такие машины придумают, что и людей не потребуется для заготовок. Заберутся в самую глухомань. На горы Саянские полезут. А что дают тем, кто ведет заготовки? Посмотри на поселок Ануфриевский — нищета. На добре живут, на богатстве, а выйдет человек на пенсию и получат копейки. Поблизости от поселка уже одно былье. Народец пьет, в семьях — разлад. Молодежь или спиватся, или бежит из поселка. Да вот тебе пример — брат твой сродный Санька. Здоровый был, сильный парень, и — нет его. Сгиб не за грош. И он ли один? Что ни год — число могилок на Ануфриевском кладбище множится. У иной большой старинной деревни близко нет таких кладбищ по количеству могилок, как в Ануфриеве. Здесь люди не помирают, здесь люди — погибают.