Модельный дом - Фридрих Незнанский

— Ну-у, не знаю, не знаю.

— Зато я знаю, — без особого энтузиазма в голосе буркнул Агеев. — Кстати, отсюда же вытекает убийство журналиста и слежка за Мариной и Ириной Генриховной.

— Считаешь, что все настолько серьезно? — спросил Турецкий.

— Серьезней не бывает. Я слишком хорошо знаю этот тип людей и знаю, на что они способны, когда их благополучию угрожает опасность.

Помолчал, видимо, вспоминая что-то, он добавил с прежней угрюмостью в голосе:

— Представляешь, с таким трудом зафрахтовано место под солнцем, а тут вдруг все потерять одним махом, да вдобавок ко всему и тюрьма еще светит. Здесь не так запоешь.

— Ну это уж ты, положим…

— Какое на хрен, положим! — взвился спокойный обычно Агеев. — У нас два трупа! Причем Фокина добили, когда он был уже в больнице. Марину отслеживали в ее же дворе, а за Ириной по всему городу таскается хвост! И это тебе что — «положим»?!

Его, казалось, уже невозможно было остановить:

— И этот козел не успокоится, пока не будет знать, что он в полной безопасности!

— Чистильщик? — спросил Плетнев.

— Возможно.

— А он-то что из себя представляет? — подала голос Ирина Генриховна.

— Классического чистильщика, — уже более спокойно произнес Агеев. — Поначалу я думал, что это служба безопасности нашей пани Глушко, но сейчас могу сказать совершенно однозначно, что это человек Серафима.

— Почему такая уверенность?

— Да очень просто. Та тщательность, с которой он подчищает следы, свойственна только личной, причем очень преданной охране.

— И что же, на него работает целая команда?

— Не исключено. Как, впрочем, не исключаю и то, что это уже нанятые им люди.

— Так что же получается? — негромко произнесла Ирина Генриховна. — Главная опасность для них — это мы?

— Да! Точнее говоря, «Глория». Также не исключаю возможности, что Серафим боится того, что у Марины могли остаться наброски статьи относительно убийства несовершеннолетней модели и того, что скрывается за модельным агентством «Прима».

Мудрая, как все умные женщины, Ирина Генриховна не могла не обратить внимание на то, что Агеев несколько раз кряду назвал вдову Фокина Мариной, и не удержавшись, растянула в улыбке губы.

— Филя!.. Да ты ли это? Это когда же такое было, чтобы о нас, бедных и несчастных женщинах, слово страстное молвил?

— Да ну вас всех! — отмахнулся Агеев, почему-то покраснев при этом.

Турецкий недоуменно смотрел на Агеева. Однако вместо вопроса, который крутился на языке, произнес, словно точку поставил:

— На этом — все! Продолжаем работать по плану. Я сейчас в МУР, к Яковлеву. Надо будет скоординировать наши действия. Да, вот что еще, труп Фокина отдают родственникам. Через день-другой похороны. Надо будет задействовать видеосъемку.

— Чистильщик? — не вдаваясь в расспросы и подробности, уточнил Плетнев.

— Да. Или кто-нибудь из его команды.

— Да что ж он, дебил что ли полный, чтобы самому лезть на рожон? — усомнился Макс. — Насколько его здесь разрисовали, это довольно умный, но главное, осторожный убийца, который вряд ли вернется на место преступления.

— Однако, не скажи, — возразил ему Турецкий. — Он должен будет появиться на похоронах не для того, чтобы насладиться своей работой, а потому, что ему надо точно знать, свернули ли мы свою работу по Фокину или все-таки продолжаем толочь воду в ступе. И, уже исходя из этого, он будет решать, как ему поступать дальше.

— Так, может быть, прикинуться бедной овечкой?

Турецкий пожал плечами.

— Думать будем, думать.

На похороны Игоря Фокина съехалась едва ли не вся журналистская братия, и когда траурный кортеж въехал в ворота кладбища, муровский кинооператор в штатском только в затылке почесал. Можно было бы просто отснять на пленку весь похоронный процесс, вытащив на первый план столпившихся вокруг могилы людей, однако задача, поставленная генералом Яковлевым, усложняла задание.

Надо было так провести киносъемку, чтобы на пленке была не просто толпа друзей, коллег по работе и близких покойника, но каждое лицо в отдельности, причем даже тех московских зевак, которые являются фанатами подобных похорон, чтобы с гордостью похвастаться потом, что я, мол, тоже присутствовал. Притом надо было учитывать, что человек, ради которого была затеяна эта съемка, менее всего желал бы своей публичности и, тем более, мелькать на экране телевизора.

Отсняв момент въезда в ворота кладбища похоронной процессии и каждую машину в отдельности, Сизов, заблаговременно выбравший наиболее удобную для видеосъемки точку, переместился в соседний от свежевырытой могилы ряд и уже чисто профессионально заскользил взглядом по лицам мужчин, которые поодиночке, парами, а то и небольшими стайками сходились к могиле, заполняя собой довольно узкое пространство между могильными рядами.

Он был ориентирован на высокого, лет сорока, темноволосого мужчину с большими залысинами, однако не исключался и тот факт, что вместо него на кладбище приедет кто-нибудь еще, судя по всему, более молодой, и Сизов гадал, кто же из этой толпы был заинтересован в смерти журналиста Фокина. Не исключалось также и то, что приехавший на кладбище Чистильщик не рискнет показаться на людях, и проводив похоронный кортеж до ворот, вернется в свою берлогу. Для этой цели у ворот кладбища была оставлена группа захвата, но судя по тому, что спрятанная под ветровкой рация молчала, Чистильщик или вообще не рискнул приехать на кладбище, или же…

Вариантов было много, и по привычке вскинув камеру на плечо, Сизов прильнул глазом к окуляру, выбирая то общий план, то каждое лицо в отдельности.

Съемку закончил когда уже отзвучали все речи, когда в изголовье могилы была установлена огромная черно-белая фотография улыбающегося парня и у заваленного венками и цветами холмика осталась лишь молодая заплаканная женщина, поддерживаемая под руку широкоплечим сорокалетним мужиком, судя по всему ее близким родственником, да товарищи Фокина по редакции. Кто-то из женщин плакал, смахивая со щек слезы, а мужики допивали оставшуюся в бутылке водку…

На поминки, под которые был арендован небольшой ресторанчик, где еще совсем недавно любил выпить и закусить Игорь Фокин, Сизов не поехал. Сразу же после похорон его ждали с отснятым материалом на Петровке.

Приглашенная на Петровку медсестра отделения больницы, в которой Фокин нашел свою смерть, сидела в кресле рядом с Ириной Генриховной и крепко озадаченная людьми в штатском, которые, как она догадывалась, не очень-то любили шутить, всматривалась в экран телевизора, по которому «крутили кино», отснятое на похоронах того самого журналиста, которого угораздило помереть во время ее дежурства. Да и кто, собственно, мог знать, что тот следователь Ткачев — она на всю оставшуюся жизнь запомнила эту гнусную фамилию, окажется на самом-то деле вовсе не следователем прокуратуры, а наоборот, убийцей, которого ищет вся московская милиция. В общем, сплошные неприятности и никакой личной жизни. К тому же, неизвестно еще, чем закончится лично для нее смерть поступившего в их отделение больного.