Рулетка судьбы - Антон Чиж

6

Голова полнилась мыслями, как ларец брильянтами. Агата привыкла доверять своему чутью, привыкла действовать, не слишком раздумывая. Сердце всегда подсказывало наилучшее. Только сейчас чутье пребывало в растерянности.

Агата никак не могла решить, кто же на самом деле убийца, а кто им только кажется. Она стала думать, представляя фигурки персонажей, которые врывались в игрушечный домик и убивали старуху Терновскую. Она предпочла бы, чтобы убийцей оказалась мадам Львова. Особой неприязни к ней не было, стычка на рулетке пустяк. Но ее поведение с барышней Тимашевой было возмутительным. Настолько, что Агата наверняка убедила бы Пушкина, что мадам Львова и есть преступник. К сожалению, племянник не поверит, что его тетушка кровавый убийца. Агата и сама в это не верила. Ни сердцем, ни разумом.

Выйдя из «Лоскутной», она поняла, что больше не может терпеть брожение мыслей, накипевшее требовалось излить. Подходящий кандидат для этого должен находиться сейчас в Малом Гнездниковском переулке. Если не спит, конечно…

– Прощения просим…

Агата повернула голову.

Катя Гузова в новеньком полушубке была аккуратна, брови слега подведены чернью, губы красным не замазаны. Вид ее был куда более пристойный, чем в прошлую встречу. Только налет дешевки никуда не делся. Куда больше Агату опечалило, что ее «подарок» оказался бесполезным: выпустили мерзавку. Кажется, мстить Катя не собирается: глядит робко, улыбку прячет.

– Чего тебе?

– Прощения пришла просить, баронесса, не знала, кто ты есть такая… Спасибо, люди мудрые надоумили да пристыдили… Прости меня, дуру неразумную, не держи обиды. – И Катя отвесила земной поклон, коснувшись пальцами снега.

– Мне тебя прощать не за что. Слово мое помни: чтобы в «Лоскутной» тебя не видела. Пока я тут…

Девица часто-часто закивала.

– Помню, не сомневайся… Обойду стороной, ни в чем обиды не сделаю…

На этом воровскую церемонию можно было считать оконченной. Катя не уходила, будто чего-то ждала. Агата не хотела поворачиваться к ней спиной.

– Чего тебе? – не вытерпев, снова спросила она.

Катя опять поклонилась.

– Угощение полагается поднести. Если сладким побаловаться, так изволь на Кузнецкий Мост к «Сиу»[32]. А коли нет – выбирай любой ресторан, какой по душе тебе будет. Хоть «Эрмитаж», хоть «Славянский базар». А то и к «Яру» поехали… А если ближе, так в «Дюссо» заглянем… Ни в чем от Кати Гузовой отказу тебе нет. Вот так оно по-нашему, по-московски. Уж коли кого принимаем, так со всей широтой…

– Некогда мне чаи распивать, – ответила Агата, не желая гулять с воровкой. Совсем невозможно появляться в местах, где ее могли вспомнить. Особенно в «Славянском базаре».

И на это Катя была согласна.

– Так позволь проводить и дорожкой словечком обмолвиться, – сказала она, поклонившись. Что казалось комичным: прохожие оглядывались.

Ни отделаться, ни прогнать нельзя. Прилипла хуже банного листа. Чтобы скрыть намерения, Агата двинулась не по Тверской, а к Красной площади и Верхним торговым рядам. Она нарочно шла быстро, чтобы Кате было трудно. Трудности воровка не замечала.

– Мир тебе шлет почет и уважение, – сказала она, что означало привет от воровского мира.

Поверить невозможно. Агата не забыла, что бывший ее компаньон Куня, важный вор, имеющий вес на Сухаревке, запретил ей появляться в Москве. А она ослушалась. Хорошо, что люди, приславшие Катю, об этом не догадываются.

– Благодарствуем, – как полагается, ответила Агата. – Что за дело?

Катя ловко вцепилась ей в руку, повисла и стала нашептывать, обдавая кислым дыханием. Предложение Агата выслушала молча, остановилась и стряхнула воровку.

– Какова моя доля?

– Четверть, – ответила Катя с дружеской улыбкой.

– Четверть? Мне?

– Ой, прости, баронесса. Опять сглупила. Треть твоя, треть… Только в дело войди.

– Треть, говоришь, – проговорила Агата, будто раздумывая.

– Не сомневайся, навар будет отменный, там люди опытные, – заторопилась с уговором Катя. – Так по рукам?

Ей протянули ладошку. Агата не вынула руку из муфты.

– Вот тебе мой сказ, Катя: чтоб больше тебя не видела. Заруби на своем носике. В другой раз так легко не отделаешься…

Не оглядываясь, Агата пошла к роскошному входу Верхних рядов. Покупки и витрины ее не волновали. В огромном магазине, раскинувшемся на Красной площади, куда как проще потеряться. Она не сомневалась, что обозленная Катя, у которой ничего не вышло, будет следить.

Агата знала, что теперь окончательно сожгла мосты. К прошлому возврата нет. В Москве – без сомнений.

7

Извозчик проехал мимо. Барышня задерживалась. Большую Молчановку уже можно было пройти из конца в конец, а не только перебраться через сугробы. Пушкин уже собрался проверить: не повернула ли назад? Но тут Прасковья вошла в ворота неуверенным шагом.

– Вы? – проговорила она, увидев на ступеньках чиновника сыска.

– Что вы тут делаете? – спросил он, стараясь не пугать зря.

– Меня послали… Мадемуазель Тимашева прислала с поручением к мадам Терновской. Как я рада вас видеть, господин Пушкин…

И Пушкину было холодно, и он был холоден. И не счел нужным согревать робкое создание ласковым словом. Помнил взгляды, которые компаньонка бросала из-за плеча Настасьи. Взгляды непростые… Если, конечно, он что-то понимает в женских взглядах.

– Каково поручение?

Прасковья замялась, улыбкой скрывая смущение.

– Частного порядка… Простите…

– Вам придется ответить…

– Мадемуазель Тимашева не оставила мне поручений на этот счет…

Уламывать барышню на морозе – то еще развлечение. Уговоры пора кончать.

– Мнение мадемуазель Тимашевой меня не интересует, – сказал Пушкин. – Извольте отвечать, или отведу вас в участок. А там уже поговорим особо.

Кажется, палку малость перегнул. Сделав движение, будто хотела сбежать, Прасковья вовремя одумалась и сникла окончательно.

– Меня прислали занять денег, – чуть слышно сказала она.

Пушкину стало немного совестно, что так грубо обошелся с бесправным существом. Совсем чуть-чуть. Какая у Прасковьи жизнь? Печальная… Хозяйка ею вертит, как хочет, живет она в услужении на птичьих правах, да еще полиция угрожает. Чего доброго разрыдается.

– Сколько проиграли вчера на рулетке? – куда мягче спросил он.

Прасковья уже подтирала носик.

– Триста рублей… Это так ужасно…

Сумма, конечно, большая, но не разорительная. Пушкин прикинул: хватит ли его скромных запасов, чтобы выручить барышень. Обещал ведь помогать, когда придет настоящая нужда.