Зима в Мадриде - Кристофер Джон Сэнсом

приветствовали танкистов радостными криками. В темное время суток улицы не освещали, чтобы затруднить работу ночным бомбардировщикам, но над Каса-де-Кампо постоянно появлялись белые вспышки — работала артиллерия, слышался грохот канонады, будто беспрерывно гремел гром.

— Мне всегда была ненавистна сама идея войны, с раннего детства, — сказала Барбара Берни. — Мой дядя погиб на Сомме.

— Мой отец тоже был там и с тех пор сильно изменился.

— В детстве я не раз встречалась с людьми, которые, понимаете, прошли через это. С виду они были вроде бы совершенно нормальными, но на них лежал какой-то отпечаток.

Берни склонил голову набок:

— Не слишком ли много мрачных мыслей занимало маленькую девочку?

— О, я всегда любила поразмышлять. — И Барбара вновь горько усмехнулась, иронизируя над собой. — Я много времени проводила одна.

— Вы, как и я, единственный ребенок в семье?

— Нет, у меня есть сестра, она на четыре года старше, замужем, тихо-мирно живет в Бирмингеме.

— У вас сохранился легкий акцент.

— О боже, не надо об этом!

— Это мило, — сказал он, подражая ее произношению. — Мои родители — лондонцы из рабочей среды. Трудно быть единственным ребенком в семье. От меня многого ждали, особенно после того, как я получил стипендию на учебу в Руквуде.

— От меня никто ничего не ждал.

Берни с любопытством посмотрел на нее, потом вдруг поморщился и обхватил больную руку здоровой.

— Вам больно?

— Немного. Не возражаете, если мы присядем?

Барбара подвела его к скамье. Сквозь грубую ткань шинели она почувствовала, какое крепкое у него тело. Это ее взволновало.

Они закурили. Перед ними было озеро, но его осушили: вода, мерцающая в лунном свете, стала бы хорошим ориентиром для бомбардировщиков. От грязной жижи на дне исходил слабый запах гнили. На берегу свалили дерево, и несколько мужчин рубили его топорами; наступали холода, а топлива в городе не было. На противоположной стороне пустой чаши озера стояла в огромной мраморной арке статуя Альфонсо XII, рядом с ней, создавая резкий контраст, из кустов торчало дуло зенитной установки.

— Если вы ненавидите войну, — сказал Берни, возвращаясь к беседе, — то должны быть антифашисткой.

— Мне отвратительны националистические бредни по части высшей расы. Но коммунисты тоже сумасшедшие. Люди не хотят, чтобы все было общим, это неестественно. У моего отца свое небольшое дело, но он не богат и никого не эксплуатирует.

— Как и мой, он управляет магазином, но не владеет им. Тут есть разница. Партия не против хозяев магазинов и других мелких предпринимателей. Мы понимаем, что переход к коммунизму будет долгим. Вот почему мы пресекли то, что творили здесь революционеры-радикалы. Мы противостоим крупным капиталистам, тем, кто поддерживает фашизм. Людям вроде Хуана Марча.

— Кто он такой?

— Главный кредитор Франко. Нечистый на руку делец с Майорки, который сколотил миллионы на труде других людей. Коррупционер высшей степени.

Барбара затушила сигарету.

— Вы не можете утверждать, что вся грязь в этой войне на одной стороне, — возразила она. — А как насчет всех тех, кто исчез? Людей забрала Seguridad[28], и их больше никто не видел. И не говорите, что этого не происходит. К нам в контору постоянно обращаются отчаявшиеся женщины, чьи мужья пропали, и нет никакой возможности добиться ответа, где они.

Берни и глазом не моргнул:

— Невинные люди тоже страдают во время войны.

— Вот именно. Тысячами.

Барбара отвернулась. Ей не хотелось с ним спорить, совсем не хотелось. Она почувствовала, как на ее руку легла теплая ладонь Берни.

— Не будем ссориться, — сказал он.

Его прикосновение ударило как электрический заряд, однако Барбара убрала свою руку и спрятала в карман. Она такого не ожидала, считая, что Берни пригласил ее снова встретиться, так как ему было одиноко и он больше не знал здесь никого из англичан. Теперь она подумала, что ему нужна женщина-англичанка, иначе зачем бы он обратил на нее внимание? Сердце у нее застучало.

— Барбара?

Берни нагнулся, пытаясь поймать ее взгляд, а потом неожиданно скорчил рожу — скосил глаза и высунул язык. Она засмеялась и оттолкнула его.

— Я не хотел вас расстраивать, — сказал он. — Простите.

— Нет… просто… не берите меня за руку. Я буду вам другом, только не делайте этого.

— Хорошо. Простите меня.

— Наверное, нам лучше не говорить о политике. Вы считаете, я глупая?

— Нет, — покачал он головой. — Это мой первый настоящий разговор с девушкой за очень долгое время.

— Знайте: вам не обратить меня в свою веру.

— Дайте срок, — снова улыбнулся Берни, теперь с вызовом.

Через некоторое время они встали и пошли дальше. Берни рассказал Барбаре о семье Мера, у которых жил.

— Педро, отец, он прораб на стройке. Зарабатывает десять песет в день. У них трое детей, все живут в квартире с двумя спальнями. Но в тридцать первом, когда мы с моим другом Гарри сюда приезжали, они принимали нас с таким гостеприимством, какого я никогда не встречал. Инес, сеньора Мера, заботилась обо мне, когда я вышел из госпиталя, она и слышать не хотела, чтобы я искал себе другое пристанище. Она упрямая, одна из тех маленьких испанок, которые будто сделаны из огня. — Он посмотрел на Барбару своими большими глазами и улыбнулся. — Я могу сводить вас к ним, если хотите. Им будет интересно с вами познакомиться.

— Знаете, я так и не сошлась ни с одной испанской семьей. — Барбара вздохнула. — Бывает, люди на улицах смотрят на меня так, словно им что-то во мне не нравится. Не знаю что. Может, у меня развивается паранойя.

— Вы слишком хорошо одеты.

Барбара в недоумении осмотрела свое старое пальтишко:

— Я?

— Да. Это отличное теплое пальто с брошью.

— Это старье. Просто цветное стекло. Я купила ее в Женеве.

— Ну и что? Любая такая вещь воспринимается здесь как стремление выделиться. Люди проходят через ад. Сплоченность имеет теперь огромное значение, так и должно быть.

Барбара сняла с пальто брошь:

— Вот, так лучше?

— Отлично, — улыбнулся Берни. — Теперь вы своя.

— Конечно, с вами все любезны, вы ведь в форме.

— Я солдат. — Казалось, он был задет. — Я ношу форму из солидарности.

— Простите.

Барбара проклинала себя за то, что снова ступила на зыбкую почву. С какой стати он вообще с ней возится?

— Расскажите о вашей частной школе, — попросила она.

— Руквуд слепил из меня коммуниста, — пожал плечами Берни. — Сперва мне там очень понравилось. Сыновья лучших семейств империи, крикет — игра джентльменов, старый школьный гимн. Но скоро я разобрался, что к чему.

— Вам там было плохо?

— Я научился скрывать свои чувства. Эту науку там преподают хорошо. Когда я ушел оттуда и вернулся в Лондон, это было для меня…