Единая теория всего. Том 3. Антропный принцип - Константин Образцов

– Капитан Адамов? Виктор Геннадьевич? Боб, вот, полюбуйся – он совсем потерялся! Ладно, дай-ка сюда “газировку”…

В багровом сумраке что-то сверкнуло, пахнуло озоном – и сознание прояснилось мгновенно, как будто дождливую ночь вдруг разом сменил ясный полдень. Восприятие обострилось необычайно, до малейших шорохов, теней и оттенков, и тут же вернулась и окутала с головой живая резкая боль.

Я с трудом сдержал крик, стиснув зубы до скрипа.

Лампа слепила глаза. На полу и стенах лежали неправдоподобно резкие тени. Когтистая кроваво-красная рука на плакате хищно двигала пальцами, все ближе подбираясь к торчащей из кобуры рукояти оружия, которое следовало беречь от врагов. Стелла сидела, вытянув скрещенные ноги и внимательно глядя на меня. Боб, огромный и грозный, как языческий идол, нависал, опершись на столешницу задом и скрестив на груди могучие руки. Мышцы бугрились и едва не рвали рукава кителя.

– Где элохим и математик? – спросил он.

Боль отвлекала, мешала думать, но сознание было сияюще чистым и мысли неслись в нем, как ласточки в небесной лазури. Итак, дядя Яша жив и здоров, хотя где он сейчас, неизвестно. Кто был в серой “Волге”, преследовавшей нас на шоссе, тоже неясно, как и то, сколько прошло времени с момента, когда наш “Запорожец” слетел с дороги в кювет. Очевидным сейчас для меня было одно: план сработал, Яна и Савва ушли за границу по открытому Мелехом проходу через масах, и шеды пока их не выследили. Поэтому я решил отмолчаться. Страха я не испытывал, а боль можно было и потерпеть.

Так я думал.

– Аванс с получкой я тебе уже выдал, но еще премию задолжал, – с угрозой поговорил Боб. – Ты уж скажи что-нибудь, сделай себе одолжение.

Я хотел улыбнуться, но мышцы сводило от боли и вместо отважной улыбки вышла какая-то кривая гримаса.

– Ничего ты мне не сделаешь, – сообщил я. – Убивать меня нельзя. Калечить тоже – сценарии в Сфере вероятностей можно сильно исказить, вам за это от машгиаха влетит так, что не обрадуетесь. А по морде меня и сильнее били, переживу.

Последнее было чистейшей воды враньем, но звучало неплохо.

Стелла вздохнула.

– Какое все-таки трепло эта Яна! Редкостное.

Она сочувственно покачала головой.

– Витя, я лично против тебя ничего не имею. Более того, ты мне нравишься даже, поэтому позволь кое-что тебе объяснить. Убивать и калечить мы и правда, не можем…

– Это как посмотреть, – буркнул Боб.

– Без разрешения или приказа – не можем, – строго сказала Стелла. – Но, видишь ли, нам это и без нужды. Я – мадиах. Ты знаешь, что это значит?

Я не знал.

– Испытатель, – пояснила она. – Моя основная специальность – проверять на устойчивость ценностные и волевые установки перед воздействием разного рода психофизических импульсов. Конечно, индивидуальной работой я уже давно не занималась, но для тебя, пожалуй, сделаю исключение.

Стелла задумчиво прикоснулась к клавишам печатной машинки, словно музыкант, подбирающий гамму.

– Тебя настоящего – всего вот столечко, – она сложила большой и указательный пальцы в кружочек и посмотрела через него на меня. – И эта малость помещена в тело, почти полностью управляемое мозгом, а тот, в свою очередь, генерирует в ответ на внешние раздражители выработку гормональной химии, что рождает иногда совершенно неконтролируемые реакции. То, насколько человек может их обуздать, зависит от силы его воли, укрепляемой внутренними ценностными установками, а ведь именно их состоятельность я и должна проверять, верно? Так что кости тебе ломать нет никакой необходимости. Оформлю задним числом индивидуальное тестирование, настроюсь на токи твоего мозга, ну а если ты вдруг, например, сойдешь с ума в результате – что ж, такое тоже бывает. Но может быть, не будем доводить до крайности? Лично мне бы не хотелось вот так продолжать наше едва начавшееся знакомство. Где Ильинский и Яна?

Я промолчал.

Стелла сокрушенно покачала головой положила пальцы на клавиши и отбарабанила короткую железную дробь.

Бывают явления, для которых не подобрать слов – и тогда мы пытаемся дать описание от противного, говоря о том, чем оно не является, словно обозначая пунктирными точками его границы. То, что случилось, едва смолк лязг пишущей машинки Иф Штеллай, не было ни квинтэссенцией всего самого страшного, что только могло измыслить мое воображение, ни внезапным переживанием забытого ужаса новорожденного, извергнутого в неизвестность из материнского лона; в этом не было ни мысли, ни образа, ни ощущения, ни чувства, ни воспоминания – только совершенный абсолют темного животного ужаса, раскрывшегося в вечность мгновения перед неизбежной и окончательной смертью.

Невозможно подняться вместе со стулом, если руки стянуты сзади наручниками вокруг спинки – но мне это почти удалось, во всяком случае, настолько, чтобы упасть вперед и врезаться головой в бугристый и твердый, будто живая сталь, живот Боба. Тому стоило некоторых усилий усадить меня обратно и удержать, прижимая за плечи огромными мощными лапищами – но в этот момент зазвенела каретка и все кончилось.

Я сидел, обливаясь потом и хватая ртом воздух. По сведенным судорогой пальцам стекало липкое и горячее – наверное, я разорвал себе наручниками запястья, когда вскочил на ноги. Нужно было что-то сказать, и я выдавил:

– Понятия не имею…

– Подожди, подожди! – воскликнула Стелла. – Я тебе еще не все показала. Сейчас было самое простое, так, анксиогеном спрыснула немножко. А можно, например, обойти внешние рецепторы и сделать вот так…

Пишущая машинка извергла зловещий клацающий грохот – будто рваный ритм адской польки, под которую на Страшный суд спешат, пританцовывая, восставшие из гробов мертвецы. В воздухе мгновенно сгустилось электричество, волосы у меня, треща, встали дыбом – а потом я почувствовал, как через позвоночник словно потянули колючую проволоку. Я даже увидел ее: это была старая, ржавая проволока, какие бесформенными мотками свисают с обветшавших кирпичных заборов, с крупными, тупыми шипами, свернутая в тугую спутанную спираль, и она разворачивалась нехотя и с натугой, виток за витком, и кто-то упрямый тянул и тянул ее сквозь позвонки, снизу вверх, шипы рвали спинной мозг, нервы, цепляли и смещали со скрипом позвоночные диски, иногда застревали – и тогда тот, кто тянул, дергал проволоку посильнее.

Я заорал, да так, что у самого зазвенело в ушах. И знаете что? Нисколько этого не стыжусь.

Каретка машинки прозвучала спасительным звоном, будто крик петуха, возвещающий конец ночного кошмара. Но я понимал, что моя личная ночь только еще началась. Я прикинул: Савва и Яна сели в автобус незадолго до часа, в кювет мы слетели примерно минут через двадцать – пусть в четверть второго, для простоты счета. Сколько я был без сознания? Возможно, час или два. Выходило, что время снаружи сейчас едва перевалило за четыре утра, только что перезагрузилась Сфера вероятности, а значит, ни Стелла, ни ее угрюмый приятель еще не могли знать, как именно и куда ушли Ильинский со своей спутницей. Следовательно, держаться мне предстояло еще не менее суток до того момента, когда шеды сами узнают про Мелеха и выход через масах в Светогорске.