Единая теория всего. Том 3. Антропный принцип - Константин Образцов

– Спасибо за откровенность, Виктор! Что ж, я тоже буду честна. Настало время тебе узнать правду.

Она нагнулась, заговорщицки приблизив ко мне лицо, и прошептала:

– На самом деле это я – элохим. А Яна – шеда.

Ее черные глаза округлились, как у ребенка, рассказывающего взрослому, откуда на самом деле берутся дети. Я молча смотрел на нее.

В бездонной глубине черных глаз метнулись веселые искорки.

Я продолжал молчать.

Стелла прыснула, сдержалась, пытаясь оставаться серьезной, затем фыркнула, а потом звонко и заразительно расхохоталась, запрокинув голову.

– Ну и лицо у тебя было, ты бы видел! – хохотала она. – Ты же поверил, да? Ну признайся, поверил?

– Нет.

– Врешь, врешь! Хоть на секундочку, а поверил, я видела!

Она отсмеялась, посерьезнела и сказала:

– Ладно, это шутка была. Я шеда, конечно. И вот тебе правда: люди не являются объектом Эксперимента. Вы просто лабораторные материалы, условия задачки, которую решаем мы и элохимы, соревнуясь, кто быстрее и точнее справится. Контур, Полигон, Сфера – все это сделано, чтобы испытать нас, а не вас. И когда все закончится, то вас всех просто сотрут с доски без следа, как решенное уравнение. Нравится такая правда?

Лицо ее вдруг стало жестким, глаза сузились, и она стала похожа на злую королеву-колдунью, которой надоело прикидываться Белоснежкой.

– Что, не очень? Ладно, тогда еще одна правда: Эксперимент уже завершился. Сто сорок четыре тысячи праведников отправились за пределы Контура – или нет, или просто Ветхий Днями убедился, что сама идея создания во всем подобных Ему сущностей была ошибкой. Решение принято, Апокалипсис состоялся, просто вы этого еще не заметили из-за физических особенностей времени. Ведь вне Контура времени нет, для Ветхого Днями не существует ни прошлого, ни будущего, для Него все – один миг, в который умещается история Мира от Большого взрыва до будущего, отдаленного от дня сегодняшнего настолько, сколько осталось еще существовать Вселенной. Не имеет значения, когда по местному времени Он принял такое решение: сто лет назад, пятьсот или тысячу – важно только, что вся история последних веков человечества это неуловимый миг между щелчком выключателя и моментом, когда погаснет свет.

– Не верю.

– Что так? – удивилась Стелла. – Почему же? Не хочется признавать абсолютную бессмысленность собственного бытия? А придется. Давай-ка я помогу: залезу тебе в мозги, как сделала Яна, и загружу туда любую правду, какую только захочу, и ты мне поверишь, как верит ребенок вранью взрослого человека потому только, что справедливо считает его сильнее и умнее себя самого.

Она вздохнула и махнула рукой.

– Ладно, что-то я завелась. Просто не понимаю, почему ты принял на веру все, что она тебе наговорила и вложила в голову.

“Не ей я поверил, – подумал я. – А Савве”.

– А Савва что же, не человек? – тут же отозвалась Стелла.

Я вздрогнул.

– Он, конечно, незаурядная личность, умница – но ведь тоже человек, как и ты. Это в своей математике он гений, но во всем остальном…Ты никогда не задумывался, почему Ильинский ей так верит?.. Ладно, – она хлопнула в ладоши. – От подарков ты отказываешься, но выпивкой я тебя угостить просто обязана. Приглашаю в ресторан. Заодно расскажу, как обстоят дела на самом деле. Нужно же выслушать и другую сторону, правда? А выводы сделаешь сам.

Стелла встала, я тоже. Она была высокой, почти с меня ростом, ее темные волосы пахли морским ветром. Мы подошли к двери – самой обычной, филенчатой, покрытой облупившейся местами красно-коричневой краской.

– Слушай, мне, наверное, на людях неудобно будет показываться с такой физиономией, – вспомнил я.

Стелла фыркнула.

– Да все нормально у тебя с лицом, не переживай. Ты же не думаешь, что Боб тебя действительно бил? У тебя голова оторвалась бы, стукни он хотя бы разок по-настоящему. И потом – кто говорил о людях?..

Она толкнула дверь, распахнув ее в темноту.

* * *

Я шагнул за порог и полной грудью вздохнул невский воздух. Его не спутать ни с чем: дыхание широкой реки, запах далекого моря, нутряной холод берегового гранита, уже остывшего после дневного зноя, ароматы зрелой листвы и стриженой травы на газонах. Прозрачная полуночная темнота сверкала как драгоценный камень глубокого синего цвета в оправе ночных фонарей, огней теплоходов и дальних прожекторов, преломляющихся и дрожащих в непроницаемо черной воде безмолвно широкой Невы. На другом берегу мерцал тускло подсвеченный Меньшиковский дворец, правее плыла в темноте едва различимая армиллярная сфера на куполе Кунсткамеры. По набережной, подмигивая зелеными огоньками, проносились редкие таксомоторы, шуршали покрышками запоздавшие автомобили, а вдоль тротуаров, от Петровского спуска до скрытого темными кронами Медного всадника, простиравшего властительную длань над речными просторами и далеким Финским заливом, выстроились десятки экскурсионных “Икарусов”, и сотни людей неспешно гуляли или просто стояли у каменных парапетов. Отовсюду неслись голоса, смех, ритмичный гитарный звон, мелодии из транзисторов и с палуб прогулочных кораблей, и накладывались друг на друга в негромком и удивительно гармоничном созвучии.

Я обернулся, ожидая увидеть внешний контур масах, из которого мы вышли сюда, но позади была только проезжая часть, а за ней – исполинские якоря у арки Адмиралтейства.

– Передовые технологии, – подмигнула мне Стелла. – У нас с ними дела получше, чем у элохим. Но давай поспешим, уже почти полночь!

Блузка и серая юбка исчезли; теперь на ней было светлое летнее платье, изящное и простое, едва прикрывающее колени. Темные волосы крупными тяжелыми завитками ниспадали на плечи. Она схватила меня за руку и увлекла за собой, сквозь толпу иностранных туристов, к широким гранитным ступеням, спускающимся к самой воде.

Там чуть покачивался в такт колыханию темной воды высокий трехпалубный теплоход-ресторан, весь в золотых, красных и синих огнях, похожий на нарядно украшенную к Новому году книжную этажерку. На борту между первой и второй палубой горела пурпурная вывеска “Невская Волна”. В широких ярко освещенных окнах, будто в театре теней, скользили темные силуэты, с открытой верхней палубы доносились звуки музыки, голоса, звон бокалов – но никто не поднимался по спущенным на набережную простым деревянным мосткам, не нацеливал на корабль фотообъективов, даже не смотрел в его сторону, а если и касался взглядом, то словно бы не замечал вовсе.

Стелла ловко взбежала по шатким сходням и помахала рукой рыжему коренастому матросу со шкиперской бородкой, который уже собирался снимать швартовы с чугунного кнехта.

– Уф, успели! Привет, Илий! Все в порядке, это со мной!

И, повернувшись ко мне, сделала приглашающий жест:

– Добро пожаловать на борт “Невской Волны”!