Средство от облысения - Наталья Нестерова

– Спокойно, девушка (ей было за пятьдесят), не нервничайте! – Гена принялся расстегивать браслет часов. – Вот, возьмите! Корпус позолоченный, двенадцать камней, коллекционная партия фабрики «Полет», – слегка приврал он. – Могу еще предложить донорскую почку. Нет, почку я уже кому-то обещал.

– Я не мародерка, – сказала цветочница, пристально рассматривая часы. – А сколько они стоят?

– Верных триста баксов! – заверил Гена. – Будьте здоровы, берегите легкие от простуды! Привет мимозам!

В метро он обнаружил, что у него нет проездного билета, денег, соответственно, тоже.

Пришлось вспомнить старый студенческий прием с перепрыгиванием через турникет.

Гена не боялся, что его схватят и отведут в милицию. После такого вечера можно и в каталажке посидеть.

В архиве Лена не стала обращаться к начальнику хранилища, решив, что с работниками среднего звена скорее найдет общий язык.

Таким работником оказалась архивариус Анна Ильинична. Хотя название ее должности было звучным, гречески-античным, сама Анна Ильинична производила впечатление кладовщицы на заштатном окладе. Невысокого роста, полноватая, в застиранном синем рабочем халате поверх платья, с хмурым лицом и старушечьим гребнем на макушке.

– Никакие дела не выдам, – заявила Анна Ильинична, – без специального разрешения с тремя подписями и печатью. Приемные дни – понедельник и вторник.

Она привычным жестом вытащила гребень, провела по голове и воткнула его на прежнее место над скрученной в пучок жиденькой косицей.

– Понимаете, – уговаривала Лена, – мне очень нужно. У меня большие неприятности на работе.

– Ваши проблемы, – отрезала Анна Ильинична.

Выражение это она подхватила в отечественных сериалах, которые заполонили телевидение. А их создатели, соответственно, переняли у зарубежных, попросту – слямзили ввиду лаконичности и смысловой удобности.

Но ведь что русскому в веселье, то американцу гвоздь в печенку. И наоборот. Никогда прежде русский человек не говорил другому: это твои проблемы. Он мог чужие проблемы из вредности усугубить, мог пообещать помочь и не сдержать слова; пожать плечами, если не слушались его толковых советов: ну, тебе жить! Но в глаза заявить человеку: твои беды мне побоку, моя хата с краю? Да только самый подлец законченный мог такое сказать.

Оттого, что у нее вырвалось чуждое и, как на грех, приклеившееся на язык выражение, Анна Ильинична посуровела еще больше. Не глядя на Лену, перекладывая какие-то бумажки, сказала:

– Можно за деньги. Платите и копайтесь.

Лена открыла сумку, достала кошелек.

– Не мне! – процедила Анна Ильинична. – Через бухгалтерию, третий этаж, двенадцатая комната. Я мзду не беру.

Лену грубость архивариуса не испугала.

Лена знала таких женщин. Особенно много видела в провинции, когда приезжала к родителям Володи, да и соседки по дому – словно родные сестры Анны Ильиничны. Они давно махнули на себя рукой, не следили за туалетами и прическами, перманентно находясь в схватке с жизнью: с вечным безденежьем, перелатыванием старых платьев, в думах о запасах картошки и капусты в сезон, жесткой экономии на модную кофточку для дочери-подростка или джинсов для сына, – эти женщины старели стремительно и обрастали защитной оболочкой из грубости, сварливости, колючести. Если боец находится на передовой, в тыл – только при ранении, он вынужден поддерживать постоянную боевую готовность. Не исключено, что и Лена Соболева превратилась бы такую же луковицу – ковырни, заплачешь, не подвернись ей денежная и необременительная работа или муж с меньшей, чем у Володи, ответственностью перед семьей.

– Дайте мне три минуты! – попросила Лена. – Послушайте!

И она принялась быстро рассказывать Анне Ильиничне о своем патентном бюро, о Канарейкине и о том, как честные изобретатели страдают от его коварства.

– Что платят за изобретение? – спросила Анна Ильинична, когда Лена замолкла.

– Сто минимальных зарплат, – на чистом глазу соврала Лена.

– Холера им в печенку! – ругнулась Анна Ильинична. – Минимальная – это моя. Коту на минтай не хватает. Пошли. Какие, говоришь, тебе нужны года?

Лена рылась в бумагах до вечера, нашла еще три ворованных изобретения. Анна Ильинична как бы не замечала Лену, только на вопросы, где что находится, отвечала и показывала. Но когда они выходили из здания архива, сказала:

– Приходи завтра, доведи уж до конца.

Лена пять дней ездила в архив, как на работу. В свое бюро заглядывала рано утром, когда точно не могла столкнуться с Булкиным. Искала в разгроме нужные документы и убегала.

Анна Ильинична постепенно привыкла к Лене.

В первый день Анна Ильинична смотрела на Лену как на постороннюю. На второй день принесла откуда-то удобную стремянку, вместо той, с которой Лена опасалась грохнуться.

На третий день Анна Ильинична позволила для убыстрения работы не ставить вытащенные папки на место – сама потом уберет. Последние два дня Анна Ильинична полностью посвятила Лене и ее поискам.

Тот же процесс наблюдался и во время их обеденного перерыва. Вначале Анна Ильинична решительно отказывалась от Лениных бутербродов и пирогов. Потом согласилась попробовать маленький расстегайчик с вязигой, похвалила и дала толковый совет, как можно дешевую рыбу путем припаривания и окрашивания морковным соком замаскировать под благородный лосось. В последний день Анна Ильинична от торта, принесенного Леной, не отказывалась и даже согласилась взять оставшийся кусок домой.

Как бы реагировала Лена, если бы какая-нибудь известная личность, вроде телеведущей или модной актрисы, вдруг прониклась к ней, Лене, сердечным расположением, она не знала. Да и какое дело знаменитостям до нее?

Но то, что Анна Ильинична сменила гнев на милость, колючесть на мягкость, значило для Лены очень много.

Расчувствовавшись, Лена рассказала Анне Ильиничне за обедом про горе-злосчастье, которое вползло в ее семью. Муж ошибочно приревновал ее и ушел из дома. Потом обнаружилось, что он сам не без греха. На работе подлоги вскрылись, дети чудят. Но главное – Володя. И все запуталось, как клубок шерсти, с которым котенок играл, – не размотаешь.

– Какое хорошее время у тебя сейчас! – неожиданно сказала Анна Ильинична и впервые улыбнулась.

Улыбка, забытая, непривычная для мышц лица, сделала ее похожей на беспомощную старушку, впавшую в детство. Но в то же время увиделось очевидное: что была она когда-то молода, красива, смешлива и неопытна.

– Что хорошего? – поразилась Лена.

– Замечательное время! – подтвердила Анна Ильинична.

Она смотрела в одну точку на противоположной стене, будто прокручивала перед глазами картины молодости. И говорила как бы сама себе: