Средство от облысения - Наталья Нестерова

Они давились капустными шницелями, морковными котлетами, свиными отбивными.

Больше не лезет! Они знали, кому мама относит объедки. Движимые любовью к родителям, подчистили холодильник – сыр и колбасу, творог и сметану, будто сами съели, вытащили.

Петя стоял на лестничной клетке, наблюдал через открытую дверь свою квартиру, как бы мама не вышла. Настя собачнице с первого этажа провизию выгружала: это вашим питомцам!

Утром Лена, конечно, одумалась. Детей проклинать никуда не годится. Они, бедняжки, на нервной почве всю ночь кушали.

– Вы помните, что я вчера говорила? – спросила Лена за скромным завтраком, состоящим из одних яиц. – Все забудьте! Ваша задача учиться, учиться и еще раз учиться, как говорил…

– Папа? – подсказал сын.

– И папа тоже! – заверила Лена.

Лене позвонил Родион, вежливо спросил, не может ли она уделить ему час времени. Лена ответила согласием и, пока Родион ехал, готовила речь в защиту любимой подруги. Куда ни глянь – в каждой семье неприятности. Вот и до Аллы с Родионом докатилось. Мужики, конечно, во всем жен обвиняют. Какие претензии Родион может выставить к Алле?

"Те самые, что и я к ней! – с ужасом поняла Лена. – Нет, так не годится! Алла удивительный человек! Верный и самоотверженный.

Надо привести примеры. Она в детстве три дня рыдала, когда ее кошка сдохла. Она вечно забывала взять в школу ручки, но всегда делилась завтраками…"

Родион не собирался обсуждать с Леной свою семейную жизнь. Он вез ей для прочтения и оценки литературный плод тяжких усилий.

В шестилетнем возрасте, едва выучив буквы и научившись понимать слова, Родион уже мечтал быть писателем. С детства он старался запомнить впечатления, чтобы потом их отразить на бумаге, он неутомимо читал великих, полувеликих и макулатурщиков, чтобы набраться мастерства. В юности Родион сочинял стихи, подражательные текущему кумиру, и печальные рассказы про думы телеграфного столба или судьбу заброшенного ботинка. Телеграфный столб, у которого поднимали лапу собачки, целовались влюбленные и спали пьяные, становился мудрым философом-созерцателем. Старый ботинок оказывался терпеливым вместилищем человеческих эмоций, потому что в зависимости от настроения хозяин по-разному нажимал на каблук, шаркал или почти летел по воздуху.

Родион готовился к поприщу, к тому, что Юрий Поляков в «Козленке…» точно назвал «главненьким».

Родион окончил факультет журналистики и, хотя его приглашали в достойные газеты, остался на вольных хлебах. То есть на жизнь зарабатывал статьями в нескольких изданиях, где числился внештатником, и корпел над «главненьким». Заметки, очерки, корреспонденции он писал легко и свободно, мук журналистского творчества не знал. Но стоило ему уговорить себя сесть за «главненькое», как начинались нешуточные страдания. Мысль, при обдумывании казавшаяся пародоксально великой, на бумаге становилась избитой и банальной. Словесная упаковка мысли – рожденные в тяжких корчах образы, сравнения, метафоры – оказывалась вычурной и беспомощной. В каждом предложении, долго смакуемом в уме, виделись стилистические ошибки. Слова переставали слушаться, отказывались семантически сочетаться друг с другом, враждовали с автором. Не говоря уже о фонетике! Какая-нибудь нарочитая аллитерация на кувырковое «пр» – приблизился, прыгнул, пролетел – выглядела безграмотностью графомана.

Под псевдонимом Тит Колодезный Родион мог за три месяца написать детектив. Он брал в соавторы Аллу, хотя жена не делала тексты лучше, сам бы он занятнее изобразил. Но так сохранялась идея халтурки, писания левой ногой, а не серьезного творения. Когда работал над детективами, точно открывал водопроводный кран, из которого лилось быстро и весело. Садился за «главненькое» – и пробирался по миллиметру в диких джунглях, потный и злой на собственное бессилие.

Возможно, истомившись за долгие годы от проклятого «главненького», Родион и бросил бы его к чертовой бабушке, но великого произведения с терпеливым энтузиазмом ждала Алла. Она готовилась и как жена гения, которая поедет в Стокгольм разделить с мужем триумф Нобелевской премии, и как литературный критик, перелопативший литературоведческие горы и во всеоружии готовый дать отпор хулителям. Терзания Родиона только укрепляли Аллу в мысли о его великом таланте.

Оформив, наконец, еще не «главненькое», а подступы к нему, Родион не показал текст жене, а повез его Лене Соболевой. Дело было в том, что своей сверхзадачей Родион считал слияние несоединимого: массового сознания и подлинной литературы. Чего греха таить, в глубине души он мечтал стать мессией, которому удастся путем словесных инъекций вылечить народ от ментального прозябания и поднять на высокую философскую ступень парения духа. Лена Соболева и была тот самый народ. Не примитивно черноземный, а с хорошими задатками. Однажды она поразила Родиона, сказав о гиганте русской литературы:

– Лев Толстой очень гениальный писатель. Но вот Наташа Ростова… Я специально перечитала, когда выросла. Ну не совсем точно пишет! Он думает, как думает мужчина, как должна думать молоденькая девушка…

Сформулировать, в чем именно заблуждался классик, Лена не могла, но попросила Родиона не передавать ничего Насте. Все-таки Лев Толстой плохому девушку не научит!

Когда Родион протянул Лене рукопись: «Я тут начирикал несколько страниц. Прочитаешь? Хотелось бы знать твое мнение», – она растерялась. Значит, обсуждать достоинства и недостатки Аллы не будут? На всякий случай уточнила:

– Как моя любимая подруга?

– Жива, здорова, чего и вам желает. Это так, – Родион небрежно показал пальцем на рукопись, – ничего серьезного, наброски.

По его притворному тону Лена безошибочно поняла, что ей вручили «главненькое». За что? Почему ей?

Дядей Родионом завладела Настя, которая страшно гордилась знакомством с Титом Колодезным, выпытывала у него хлесткие оценки творчества писателей прошлого и настоящего, для памяти записывала в дневник, а потом щеголяла в разговорах с приятелями и даже вставляла в школьные сочинения, чем приводила в ужас учителя литературы.

Настя и Родион отправились пить чай на кухне, а Лена пошла в комнату, села за стол, включила настольную лампу и пересчитала страницы. Десять! Лена тяжело вздохнула – вот оказия! Ни заголовка, ни абзацев, даже первая красная строка отсутствует, без диалогов – ни одной передышки! Только плотные ряды слов – как упорядоченные и припечатанные тяжелым катком насекомые, длинные и короткие.

Чтобы не сбиться, Лена водила по строчкам пальцем:

«Ночь вползала в дом, без усилий преодолевая оконное стекло, просачиваясь сквозь стены и потолок. Она походила на эфирное животное, состоящее не из членов и органов, а микроскопических зверьков, по одиночке безобидных, вроде саранчи или тли, но непобедимых в космической массе. Зверь-ночь с ее атомами темноты стремительно, как невидимый и грозный вирус, пожирала молекулы воздуха…»