В дебрях урмана - Александр Михайлович Минченков

сутки для расследования причин катастрофы вертолёта, не найдут сразу ответы о причинах трагедии. Не будут готовы и к преследованию преступников, не зная: кто они, откуда явились, сколько их было, куда и на чём ушли, каковы их дальнейшие планы? Изначально известно лишь для следователей несколько цифр: ориентировочное время крушения вертолёта, число погибших и вес драгоценного металла, находившегося в злосчастном рейсе. Здесь на весах стоимость похищенного золота, а самое главное цена жизней — невосполнимая людская утрата.

Лошадей не гнали, продвигались умеренным шагом, но и этаким темпом за несколько часов удалось покрыть почтительное расстояние — прошли неизвестную речушку, преодолели два перевала и оказались в распадке какого-то ключа.

Солнце, давно свалившееся за горизонт, всё же продолжало давать подсветку небосвода. Июньские ночи всегда светлые, но не настолько, чтобы хорошо различать дорогу. Путники решили остановиться на ночлег, продолжать путь было невозможно, устали от езды, а больше утомились кони.

— Всё, баста, привал, иначе вместе с лошадьми завалимся, — остановил своего коня Хрусталёв и спрыгнул с седла.

Так же поступили и напарники. Освободили лошадей от груза, привязали к лежавшей на земле лесине, вероятно, ранее сваленной ветром или грозой. Она от времени взялась лишайником, выглядела немного трухлявой.

— За половину дня, что прошли, вертолётов не было видать, и не слышали звуков, знать, только завтра рыскать начнут, — предположил Гребнев.

— А я думаю иначе: могли и побывать уже на месте обломков вертолёта, просто мы не слышали, сколь отматали километров-то, ого! — не согласился Хрусталёв. — Около тридцати проехали, а то и больше, где ж ты увидишь, и услышать было невозможно, ветер-то западный дул, к тому же горы закрывают.

— Может, и так.

— А как же иначе. Удалились хорошо, такой темп и держать будем. Как говорили: полтинник в день покрывать — это уже замечательно.

Развели огонь. Достали припасы, ели всухомятку — воды вблизи не было. Скрутили самокрутки из махорки, закурили.

— Хорошо хоть коней мимоходом напоили, пусть отдыхают. Завтра с раннего утречка травы им нарвём, а дорогой в ручье напьются, да сами кипяточку сообразим, чаю горячего жуть как охота, — промолвил Груздев.

— Чаю охота говоришь, значит, сообразим, чаёк — дело хорошее, — поддержал Хрусталёв.

— А злата солидно огребли, тяжесть неимоверная, прикиньте — приисковый намыв. А можа и часть его, но всё равно солидно! — сменил тему Гребнев.

— Намыв богатый, только бы без приключений до Якутска добраться с ним, там полегче — рекой пойдём, — выпустив табачный дым, о чём-то ещё сейчас размышлял Хрусталёв.

— Интересно, сколь килограмм грабанули? — задался вопросом Груздев.

— Думаю — этак пятьдесят — шестьдесят, — сощурив глаза, прикинул Хрусталёв.

— Да нет, поболее будет, вспомни, как втроём из вертолёта мешок выволакивали и пёрли, словно в нём кирпичи наложены, — возразил Гребнев.

— А ты отбрось тару, оно на то и выйдет. Семь контейнеров, в среднем на каждый, насколько знаю, кидать можно по восемь-девять, вес контейнера откинь, вот и … — Хрусталёв замолчал, поднялся и подошёл к одному из мешков, развязал, достал контейнер с золотом. — А не глянуть ли нам, мужики, на нашу казну?

Гребнев с Груздевым оживились и подошли к Захару.

Захар сорвал сургучные печати, вскрыл контейнер, внутри оказался небольшой мешочек с золотом и бумажка, ею оказался комиссионный акт. Поднёс близко к лицу и, бегло пробежав глазами, произнёс:

— Что и требовалось доказать, чёрным по белому написано: восемь килограммов пятьсот сорок три грамма и аж четыреста миллиграммов. Во как!

— Это ж получается, восемь с полтиной кидай на каждый. — Гребнев задумался, взялся прибегнуть к арифметике, а подсчитав, объявил: — Около шестидесяти килограммов!

— Хорошая цифра. Но не забывай, не в каждом контейнере такой вес может быть, по-разному же вкладывают, могут на кило, а то и на два меньше вложить, тоже в учёт брать надо. Участки приисковые с содержанием разные бывают, а потому и намыв золота к отправке то меньше, то больше.

— И всё одно, будем считать не менее шести десятков. Вот это навар! Вот это заработок! — ликовал Гребнев.

— Точно знать будем, как все банки вскроем, сейчас не до этого, и, сколь б ни было, теперь не добавим и не убавим, всё наше. Уйдём за сотни вёрст, вот тогда и полюбопытствуем — по всей казне итоги подведём.

Груздев наклонился над контейнером, взял в руки мешочек.

— Ого, маленький, а увесистый какой! Столько золота — обалдеть! Как же нам будет его сбыть? В кассу приисковую не сдашь, а граммами кому предлагать, так это не дело, с килограммами сунешься — верная гибель, — высказался с беспокойством Груздев.

— Было б что сбывать. Каналы изучим, сто раз проверим, убедимся, сами лезть не будем, через подставных лиц сначала по мизеру, потом посмотрим, как масть пойдёт, да мало ли ещё как, главное, есть люди, которые рыщут этот металл и готовы за него горы денег отвалить. Не спешить только, не совать башку туда, откуда запашком тянет, — просветил Хрусталёв.

— Не было золота, спокойней на душе было, а взяли, так трепет пред ним нутро колышет. А знаете, ехал верхом, и мне почто-то вспомнился шофёр Даниил, что нас в прошлом году с Магадана до Ягодного вёз. Этот божий человек прямо пред глазами у меня встал, а ведь по его размышлениям грех-то мы страшный совершили. Вертолёт ладно, железяка, а вот людей… и мне жутко как-то стало, — признался Груздев.

— Уймись, Тихон, не о том думаешь, грехи потом замолим, — остановил Гребнев Груздева и взял из его рук мешочек с золотом, подержал на весу и тут же вернул ему обратно. — Рисуй лучше жизнь свою предстоящую, а то заладил: душу колышет. А пахать годами душу не заколышет?

— Ну, так это…

— Вот и прикидывай на себя лучше тёплое одеяло, нежели тряпьё какое. Мы рождены, чтоб байку сделать былью, вот наше кредо! А ты, Тихон, в унынье впадаешь. Радоваться надо! — Гребнев по-дружески толкнул Груздева в спину, а тот улыбнулся от слов поддержки, и взаимно ладонью хлопнул Гребнева по плечу и передал мешочек с золотом другу.

— Всё, довольно балагурить, сумерки сгустились, а мы лясы точим. Дремать пора. — Хрусталёв поднялся, взял в руки топорик и стал рубить ветки. Набрав большую охапку, разложил на земле, поверх бросил ватник и разлёгся во весь рост. — Благодать, томление по всему телу пошло, — означил он своё состояние и тут же спросил: — Кто первым дневалить будет?

— Давай я, — отозвался Гребнев, потом тебя подыму, а Тихон уж пред рассветом подежурит.

Гребнев вынул из голенища сапога нож и нарезал веток для подстилки, бросил их на свой лежак, нож сунул обратно за голенище. Он всегда холодное