Клан - Килан Берк

Клэр бросила взгляд на собственные запястья и грозные красные линии, врезавшиеся в кожу, задумалась о Мюриэл, ее фотографии в школьном вестибюле. Девочка на портрете улыбалась, но слегка – самое близкое к «Моне Лизе», что видела Клэр. В тот момент, навечно застывший во времени, казалось, что Мюриэл посвящена в знания, которые готы, несмотря на их позу, на самом деле не постигли: Жить тяжело. Умереть легко. А ответов не найдешь ни на этой стороне, ни на той.

В ночь после похорон Мюриэл Клэр включила компьютер, вошла в Интернет и копалась в своей старой почте, пока не нашла то, что искала. Одно-единственное письмо от погибшей девушки. За восемь недель до самоубийства она написала Клэр простое сообщение: «Прив. У тебя классные волосы». Растерявшись, Клэр ничего не ответила, но в ту ночь, перечитывая эти пять слов, пытаясь найти в них более глубокий смысл, скрытое значение, которое поможет понять, почему Мюриэл лишила себя жизни, она жалела об этом. А затем, когда она перевела взгляд с сообщения на адрес девочки, ее посетила странная и вовсе неприятная мысль.

А если ответить сейчас?

И еще более тревожное: а что, если она ответит?

Она так занервничала, что тут же выключила компьютер.

Теперь, при виде снимка Дэниэла и номера, нацарапанного на клочке бумаги с «Позвони мне!», эта мысль вернулась.

А что, если я позвоню?

А что, если он ответит?

Она пыталась вспомнить, что случилось с мобильником Дэниэла во время нападения. Конечно, ее ослепила паника. Да, она могла думать лишь о том, что все это невозможно, – до момента, когда закололи Кэти, и что все это дурацкая шутка. И не помнила, чтобы Дэниэл полез за мобильником в карман, не помнила, чтобы позже его отняли нападавшие.

Но она слышала, как он звонит.

В своей темнице, когда силы оставляли ее, а сознание мерцало, как пламя свечи на сквозняке, ее резко вернул к холодному ужасу ситуации далекий звук попытки компьютерной схемы воспроизвести Девятую симфонию Моцарта – знакомая мелодия телефона Дэниэла, когда кто-то пытался ему дозвониться. Затем звук заглушил его истошный крик.

Клэр приподняла защитный пластик от страницы фотоальбома и аккуратно достала желтую бумажку. Подержала в дрожащих руках, перевела взгляд на фотографию погибшего парня.

– Я любила тебя, – сказала она. – А ты меня любил?

Ответ мог прийти только из воспоминаний, но даже они ее предали, ведь Дэниэл ни разу не сказал, что любит ее, так что она уже никогда не узнает.

Если только не спросит.

Она повернула голову.

Телефон – девчачье-розовый, как и вся комната, – лежал на тумбочке, немой.

Не глупи, говорила она себе. Это безумие. Тебе самой будет только хуже. При этой мысли она мрачно улыбнулась. Трудно представить, чтобы было еще больнее, – мало кто страдает сильнее единственного выжившего.

Она отодвинула альбом, подвинулась через кровать, взяла трубку, положила рядом, под розовым абажуром с кисточками, номер.

Сердце забилось.

Что я делаю?

Осторожно, задержав дыхание, она набрала номер.

Цифры отозвались в ухе глухим писком.

Тишина. Слабый гул сигнала, мчащегося через пространство, бегущего по проводам. Затем снова тишина. Время тянулось бесконечно.

Прекрати, пока еще не…

Шорох, щелчок…

И связь установлена.

Желудок Клэр сжался. Она думала, ее сейчас стошнит. Рот наполнила желчь, ее охватила паника.

Прекрати. Прекрати немедленно! О господи, что я делаю?

Бип-бип. Тишина.

Бип-бип. Тишина.

Она представила Моцарта, играющего свое произведение без красоты, огня или страсти, которое оно должно было передавать.

Представила, как звенит мелодия в ночи – в тысяче километров от нее, но слышная благодаря отчаянной необходимости услышать, знать, что ее парень жив и ответит в любой момент.

Бип-бип. Тишина.

Вдруг Кара у двери – мягко открывает, входит, озабоченное выражение на излете быстро сменяется любопытством.

– Клэр?

Нет. Уходи.

Бип-бип. Тишина.

– Клэр? Кому ты звонишь?

– Никому. Я…

Кара подошла – медленно, но настойчиво.

Сейчас звонок прекратится, знала Клэр. Я услышу его голос на автоответчике и тут же умру.

Но услышала она: Бип-бип. Щелк.

Все волосы на теле до единого зашевелились, ее стало трясти.

– Что случилось? – Кара.

Из телефона – тишина, но не мертвая, не пустая.

Кто-то ответил.

Кто-то слушал.

Несмотря на то что ему было под шестьдесят и он только что похоронил родную дочь, открывший дверь мужчина казался полным сил и хорошо одетым. На нем были голубая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, темные брюки со стрелками, вычищенные туфли. Темные волосы недавно подстригли, в них мелькала проседь, благодаря которой он казался скорее не старым, а солидным.

– Да? – спросил он.

– Мистер Каплан?

Короткий кивок.

– А вы? – на его лице, когда он оглядывал с ног до головы гостя, было написано раздражение, словно Финч оторвал его от важной деловой встречи или футбольной игры.

– Меня зовут Томас Финч.

– Финч?

– Брат Дэниэла.

Те, кто верит, что смерть связывает скорбящих прочнейшими узами, никогда не встречали Джона Каплана. Со вздохом он отступил в прихожую.

– Полагаю, хотите войти?

– Я не отниму много времени, – сказал Финч и зашел в дом.

Все в Капланах говорило о деньгах: от поблескивающего серебристого «Мерседеса» и тюдоровского особняка в конце длинной петляющей аллеи среди цветов, в полумиле от главной дороги, до обширных садов, за которыми явно хорошо ухаживали, словно Каплан боялся, что даже намек на сорняки его конкуренты воспримут как признак слабости. Ну и, конечно, сам Джон Каплан. Пока он вел Финча по короткому коридору с полированными полами и дубовыми панелями на стенах, тот ощущал исходящее от него нетерпение, словно хозяина интересовали лишь те люди, которые могли принести пользу ему или его банковскому счету. Финч не знал, сможет ли изменить этот настрой то, что он пришел рассказать. Но для человека в трауре Каплан казался ужасно спокойным.

Коридор кончился и сменился на большой зал, до краев забитый цветущей растительностью. Со сводчатого потолка на цепях свисали горшки, стебли – паучьи ножки встречали у пола взрыв зелени, напоминавших дикие заросли в огромной прямоугольной мраморной могиле. Высокие тощие растения с глянцевыми широкими листьями, привязанные к бамбуковым подпоркам, тянулись к потолку, где витражное окошко бросало на стену квадраты света.