Мадам Пикассо - Энн Жирар

– Мне очень жаль, но я… я не могу себе этого позволить.

– Я же сказала, ma petite, что остаюсь в огромном долгу перед тобой за все, что ты сделала. Ты дважды спасла меня от мсье Оллера, хотя была не обязана это делать. Мы с тобой одной породы… ну, или почти одной. Ты моя подруга, и я хочу сделать тебе подарок.

Когда они вошли внутрь, маленький салон напоминал пчелиный улей. Высокий и элегантный мужчина с седеющими волосами, яркими голубыми глазами и щеточкой усов сразу же направился к ним. Он показался Еве образцовым парижанином.

– Ma cherie, Мистангет, – произнес он, обнимая актрису.

Несмотря на модное синее платье с маленькими латунными пуговицами и вполне приличный общий вид, Ева была страшно смущена.

– Антуан, вот девушка, о которой я говорила: моя подруга, мадемуазель Умбер.

– Charmant[35], – вежливо сказал он, взял Еву за руку и заставил повернуться перед собой. – Понимаю, что вы имеете в виду. Настала пора перемен. Она достаточно молода и миниатюрна, чтобы это сработало. Да, мой новый стиль блестяще подойдет для нее. Ну что, приступим?

Что бы мастер ни собирался сделать с ней, Ева была готова подчиниться. В конце концов, если она чувствовала себя другим человеком, то могла и выглядеть по-другому. Поэтому она кивнула, улыбнулась и приготовилась наслаждаться каждым мгновением этого поразительного действа.

– Поверить не могу, как ты изменилась! – радостно объявила Мистангет, когда они повернули за угол на улице Лютеции.

Ева ощущала себя почти невесомой, соблазнительной и невероятно привлекательной; ее каштановая челка блестела под ярким солнцем и покачивалась в такт их шагам. Теперь она чувствовала себя настоящей парижанкой.

Когда они проходили мимо внушительного Дворца правосудия, то увидели, как омнибус, следовавший по маршруту от площади Пигаль до Парижского винного двора, остановился для высадки пассажиров. Полицейский в мундире, кепи и длинном плаще держал за руку темноволосого мужчину в наручниках. Девушки не видели его лица, но, судя по опущенной голове и сгорбленным плечам, ему было не до веселья.

– Пошли! – крикнул полицейский.

Мистангет крепко сжала руку Евы, как будто арестант мог вырваться на свободу и побежать к ним через улицу. Мысль была абсурдной, но в большом городе происходили и более опасные вещи.

Когда охранник обводил задержанного вокруг омнибуса, Ева и Мистангет смогли лучше разглядеть его, и в следующий момент ее как будто ударили под дых. Она была рада, что Мистангет держит ее за руку, потому что у нее подгибались колени, и она была готова в любой момент рухнуть на мостовую.

Арестантом был Пабло Пикассо.

– Только посмотрите на это! – голос Мистангет донесся до Евы словно с другого конца длинной трубы. Все, что происходило в следующие мгновения, казалось замедленной съемкой. Сначала она увидела его волосы, черные как вороново крыло, с длинной прядью, спадавшей на лоб. Мешковатые серые штаны и бежевый вельветовый пиджак делали его увальнем. Когда он вышел на мостовую, Ева заметила серебристый отблеск. Наручники! Боже, это было ужасно. С Пабло Пикассо обращались как с обычным преступником.

Хорошо, что поблизости хотя бы не было фотографов, которые роились, как пчелы, при аресте Аполлинера. Его фотографии – сутулый великан с грустными глазами, которые казались ей такими добрыми, – красовались на первых полосах всех французских газет. Она не представляла, насколько это было унизительно для ее любимого поэта.

Пикассо не мог быть причастен к краже «Моны Лизы», но Ева сама видела краденые скульптуры. Возможно ли, что он что-то знал о местонахождении пропавшей картины? Время и обстоятельства свидетельствовали против него.

Еве было тяжело признать, что она на самом деле совсем не знала этого человека. Самые разные эмоции проносились в ее голове, словно вспышки фейерверков, и она никак не могла собраться с мыслями.

Потом, как будто всего остального было недостаточно, она увидела Фернанду Оливье, скрывавшуюся в тени под навесом. Рядом с ней стояла Жермена Пишо, с которой Ева познакомилась в цирке Медрано. Женщины наблюдали, как Пикассо препровождают в полицейский участок.

Разумеется, Фернанда не могла пропустить такой момент. Она была любовницей Пикассо и называла себя его женой. Эти две женщины принадлежали к большой семье Пикассо, а Ева наивно воображала, будто их короткий роман был для него не просто мимолетным увлечением.

Ее разум внезапно померк, словно окутанный серым погребальным саваном. У нее подогнулись колени, и она опустилась на тротуар. В последний момент она лишь успела подумать, какой дурой выставляет себя перед окружающими.

– Может быть, ты немного поешь? Или хотя бы выпей чаю, – умоляющим тоном попросила Сильветта.

– Не знаю, что со мной произошло, – прошептала Ева. – Мне очень стыдно.

Было уже поздно – она не знала, как поздно, но за окнами сгустились сумерки, и свет из приоткрытой соседней двери отбрасывал янтарные отблески в их маленькую комнату.

– Если ты не будешь есть, Луи придет сюда и покормит тебя с ложечки. Он бродит по коридору с тех пор, как Мистангет привезла тебя домой.

Милый Луи. Его дела наконец-то пошли на лад; он продавал акварели, а теперь еще и занялся скульптурой. Ева заботилась о нем. Они разделяли нечто реальное, хрупкую неопределенность, вероятно, похожую на то ощущение, которое сблизило Фернанду и Пикассо в первые годы их жизни в Париже.

Пикассо принадлежал Фернанде. То, что Ева увидела сегодня, доказывало ее право называться мадам Пикассо. Она заслужила этот титул, и Ева понимала, что у нее самой с самого начала не было ни единого шанса. Она гадала, не пора ли ей самой называться «мадам Маркуссис».

– Попроси Луи прийти сюда, – обратилась она к Сильветте.

Возможно, настало время выяснить это.

Луи медленно поцеловал ее в губы. Ева так и не привыкла к его вкусу и запаху, хотя все-таки решилась попробовать. Луи был надежным убежищем для ее расстроенных чувств, и после того дня возле полицейского участка она понимала, что нуждается в этом. Их многое объединяло. Вероятно, она сможет преодолеть себя и разделить с ним свое будущее.

Теплым сентябрьским вечером они лежали на его кровати в доме Ларуш. После ареста Пикассо прошла неделя. Недавно Луи сообщил ей новости о возвращении «Моны Лизы». Сегодня они не занимались любовью, как было в прошлый раз, когда она пришла в его комнату. Они просто лежали вместе, целовались и обнимали друг друга.

Гийом Аполлинер был оправдан. Газета, для которой Луи рисовал карикатуры, должна была опубликовать статью о нем в вечернем выпуске. Хотя они встречались лишь дважды, Еве казалось, что она немного знает Аполлинера, и у нее на душе стало легче.