Мой парень – миллионер - Айрин Лакс

– И что он хочет от нас?

– Чтобы мы оставили его себе! Говорит, что на наших лицах расцвела любовь и в этом немалая заслуга жёлтого Fiat.

– У него точно с головой всё в порядке?.. – сомневаюсь я, уж слишком активно размахался руками месье Филипп.

– Честно говоря, неуверен. Но у нас ограниченный запас времени, чтобы разбираться с душевным спокойствием француза.

Симаков решительно двигает месье Филиппа в сторону, возвращает ему ключи и приплачивает. Наверняка за эту сумму можно отремонтировать половину Fiat, но француз неумолим. Он, словно бульдог, вцепился мёртвой хваткой в руку Симакова и едва не плачет.

– Может, спасём француза? Мне его жалко…

– А что с этой калымагой будем делать?

– Ничего. Пусть стоит у него. Фактически он не будет ему принадлежать. И он спокоен…

Месье Филии не верит своему счастью и утирает слёзы, сердечно с нами прощаясь. Настолько сердечно, что его контору удаётся покинуть только через полтора часа.

– Поздравляю, букашка твоя! – Симаков кидает мне ключи от Fiat.

– Смейся, смейся, Симаков. В следующий раз вопрос с транспортом будет уже решённым.

Симаков цепляет меня за указательный палец своим и спрашивает с улыбкой:

– То есть ты сейчас официально даёшь своё согласие на будущую поездку?

– Посмотрю на твоё поведение, кудряш. Если ты не накосячишь…

Улыбка на мгновение пропадает с лица кудряша.

– А если я вдруг что-то сделаю не так и тут же попытаюсь исправиться?

– Хитрец. Всё будет зависеть от твоих стараний.

– Я очень старательный, – заявляет Симаков с таким видом, будто пытается убедить в этом себя.

Когда самолёт взлетает в воздух, превращая и без того маленькую Францию в крошечный клочок на карте, внутри всё сжимается на миг от грусти. Кажется, что частичка моего сердца осталась там, среди лавандовых полей.

В аэропорту телефон кудряша начинает разрываться от бесконечных звонков и беспрестанно издаёт жужжание, словно вибратор, работающий на вечном двигателе.

– Похоже, по тебе очень сильно соскучились в родной столице, – шучу я, но тут же вижу входящий вызов от папы. Мой старик радостно басит, что уже едет за мной в аэропорт.

– Мда, дел накопилось. Теперь разгребать, – морщится кудряш, ставя телефон на беззвучный режим, – я вызвал такси. Сейчас подъедет.

– Я, наверное, с папой поеду.

– Почему не со мной?

– Потому что папа уже вот-вот появится в аэропорту. По его словам, мама себе все ногти сгрызла от волнения. А если он так говорит, значит, терпение мамы достигло крайней точки. И нужно явиться перед её очами немедленно.

– Вот так сбежишь от меня? Я надеялся, что наши отношения продолжатся и здесь.

В груди разливается приятное тепло от его слов.

– Наши отношения, как ты выразился, не заканчиваются оттого, что я проведу хотя бы полдня в обществе своих родителей.

– Я рад, Поля. И ещё мне нужно с тобой очень серьёзно поговорить.

– Ты меня пугаешь, кот, – смеюсь я и вытаскиваю из кармана телефон, – папа. Уже приехал. Давай созвонимся чуть позже? У тебя и самого куча вопросов…

– Главный из них связан с тобой, – упрямится кудряш.

– Ты – чудо. Но мне на самом деле надо поспешить навстречу папе… Я никуда не денусь, обещаю.

Я целую кудряша легонько в щёку и выскальзываю из-под его руки, которой он прижимает меня к себе, словно не желает отпускать ни на минуту. Милаха.

А вот на парковке меня уже дожидается папа, стоя возле своей старенькой Toyota Land Cruiser 105. Автомобиль кажется мне огромным по сравнению с жёлтой букашкой Fiat, к которому я, оказывается, прикипела душой. Папа подхватывает чемоданы и щекочет мне щёку своими усами.

– Пап, ты что, снова решил стать Д'Артаньяном?

– Решил вспомнить молодость, – усмехается папа.

– И мама не против?

– Против. Ещё как. Каждый божий день мне мозги полощет на эту тему. Но с твоим возвращением у неё найдутся более весомые поводы для расстройства.

– Какие, например?

– Например, татуировка, – качает головой папа.

Внимательный. Успел заметить.

– Хорошо хоть не купола, – продолжает он.

– Ну, па-а-а-апа… Ещё скажи, спасибо, что не наколол слово «север» на кисти руки!

– И это тоже… Готовься.

– Она совсем незаметная. Некоторые себе, вообще, рукава забивают.

Папа откашливается.

– Знаешь, что, красавица моя? Даже у меня, полковника МЧС в отставке, есть всего две татуировки. И у моей любимой дочки, даже если ей того очень хочется, не должно быть больше. Ты меня поняла?

– Поняла, – вздыхаю я.

Папины слова: «ты меня поняла?» всегда звучит внушительно и поневоле хочется вытянуться по струнке. Поэтому я быстро перевожу разговор в другое русло.

Мама встречает меня так, словно год не видела, естественно, пускает слезу, и сразу толкает к накрытому столу. По мнению мамы, самое страшное, что со мной может произойти – это голодная смерть (после заражения бактериями, разумеется). И судя по обилию тарелок, мама уверена: во Франции не кормят.

– Я ещё не успела проголодаться, – осмеливаюсь возразить я, но папа пинает мою ногу под столом и хмурит брови, мол, нечего маму расстраивать. Расстраивать маму в первые же несколько часов после приезда мне не хочется. Потому мне приходится наполнить тарелку и активно работать ложкой. Встать из-за стола мама мне позволяет только после того, как я съедаю от каждого блюда по кусочку. Потом я рассказываю о поездке в общих чертах, старательно не замечая наводящие вопросы по поводу того, с кем же я ездила. А папа так, вообще, раздувается от гордости за меня.

Иногда мне кажется, что, даже если я сяду в лужу при огромной толпе зевак, папа оглядит собравшихся гордым взором: «Видели, да? Наша лужа – самая глубокая!»

Люблю своего старика. И пока мама штурмует всезнающий Google в поисках описания опасных для жизни бактерий и вирусов, что я могла подхватить, вывозившись в грязи, папа увлеченно слушает рассказ. Он раскрывает портсигар и, достав сигарету, постукивает ею о металлическую крышку портсигара. Очередной виток рассказа заставляет его сиять, как начищенный до блеска самовар. И несмотря на то, что слушателей у меня раз-два и обчёлся, папа обводит комнату сияющим взглядом, как бы говоря кому-то невидимому: «На, выкуси! Нас, Алёхиных, так просто не взять!»

– И ты подоила корову?

– Да, папа. Вот этими самыми ручонками. Ощущения были…