Под псевдонимом "Мимоза" - Арина Коневская

— Так рад, что ты жива-здорова! Сначала не узнал. Вижу что-то до боли знакомое. Гм… да эти очки меня как-то смутили. Но рассказывай, где пропадала?!

— Расскажу, Лень, но не сейчас. Гм… но прости, я только приехала. Я тоже рада. Давай завтра встретимся, а?

— Для тебя я всегда свободен, Машерхен! Гм… а ты что, не одна здесь?

— Я с приятелем-художником на выставке его была.

— С Удальцовым?!

— Да, Лень, с ним. А ты-то откуда его знаешь? Ведь живопись тебя вроде бы никогда не волновала.

— Да кто ж его не знает! Он еще с Шукшиным дружил, с Разуновым, да и с Тарковским. Но я-то здесь, естественно, не из-за него. Меня позвал Царецкий…

— Ну теперь мне ясно — ваши еврейские «шахер-махер». Телефон-то все тот же? Я сама позвоню, идет?

Когда Леня-Колобок обнял ее на прощанье, тут же подоспел Анатолий Николаич и взяв под руку, спросил:

— Как вам сегодняшний вечер, фрау Штирлиц?

— Даже не знаю, как вас благодарить, господин Удальцов! Простите меня, если что не так было!

— Ну что вы, детка, это я со своим посконным-то рылом у вас прощенья просить должен! Но и не вздумаю просить, нет, а надеюсь при случае заслужить вашу сиятельную президентскую благосклонность. Позвольте сопровождать вас до метро, мадам?

Но не успев ответить, Мими оцепенела: прямо перед нею внезапно вырос Разунов, держа под-руку миниатюрную брюнетку. Встретившись взглядом с Никой, Маша затаила дыхание. Но та и глазом не моргнув, молча улыбнулась. А Разунов, похлопав Удальцова по плечу, картинно произнес:

— Ну, Толик, поздравляю! Давненько не взирал на твои шедевры, есть еще порох в пороховницах, да ведь ты — просто гигант, правда, Никки?

— Да, Толечка, все та-ак великолепно. Жа-аль, только времени у нас в обрез. О-очень жа-аль…

Пропев сию тираду, мадам Редозуб встала на цыпочки и чмокнула Удальцова в щеку, приветливо кивнув при этом Машеньке. А Разунов, толкнув старого приятеля в бок, и сказав: «Ну бывай, старик!» — медленно повел за собою слегка рассеянную подругу.

Мими продолжала стоять как вкопанная, пока Анатолий Николаевич не вывел ее на свежий воздух.

— Вы что, фрау Штирлиц, с ним знакомы, а? — полюбопытствовал он.

— Только по телевизору, Анатолий Николаич!

По дороге к метро он долго уговаривал ее зайти к нему в мастерскую, но получив отказ, мрачно замолчал. Однако прощаясь у эскалатора, выразил надежду на встречу в Лопатинске. И неожиданно для себя самого уловил в ее взгляде едва заметный оттенок сердечной теплоты.

* * *

— Что делать-то будем, Аль? Встречаться мне с Леней или заиграть, а?

— Ну, ты зря не переживай! Теперь-то он — не цековский чинуша, да и шеф-то его — у разбитого корыта! А лежачего — не бьют! Может, ему помощь какая нужна, и мы способны для него что-то сделать?

— Не верю я, Аленька, что он — лежачий. Его сородичи «премудрые» в беде не оставят, хоть он и полукровка — ты же их знаешь, своему не дадут пропасть. Да и «серый монстр», безусловно, рядом с Горби ошивается, а «меченого» этого немцы до смерти заласкали. Гм… не пропадет и наш Ленчик. Хотя жизнь сильно его погрызла — от Колобка-то ничего не осталось: худ стал как смерть, глаза ввалились… Пожалуй, ты права, он безопасен.

Так рассуждали подруги, усевшись за стол в просторной кухне. Вся обстановка квартиры в Старосадском переулке свидетельствовала о спартанском стиле жизни ее обитателей. На стенах не было ни обоев, ни ковров. В кабинете — компьютерный угол, два кожаных кресла и диван. Сия жилплощадь соединялась с офисом фирмы и предназначалась ее периодически являющейся президентше. Так что здесь Маща и Аля чувствовали себя как дома.

Ночью Мимоза раздумывала о предстоящей встрече с Колобком. И по старой памяти, зайдя с ним в кафе «Прага», сразу пошла ва-банк:

— Скажи-ка, Ленчик, где твой босс теперь? Ведь из-за него я вынуждена была скрываться! Да ты и сам тогда сказал, что просто так уволиться и уйти в никуда мне никто не даст, помнишь?

— Конечно, Машер, помню. Но успокойся, теперь-то все позади! И поверь, я был и остаюсь твоим другом, что бы ни было! Я ведь не «иудушка Троцкий! Ну а «монстрик» наш оклемался и возле «меченого» крутится. Но ведь оба они — «отставной козы барабанщики»! А ты-то как, где пропадала?

— Долго рассказывать, Лень, да и вспоминать не хочется. Но человек мне встретился хороший. Надежный друг. Вышла я за него замуж, он — заграницей служит. Вот и отпустил меня с родителями повидаться — отец-то мой вернулся наконец из Вены насовсем. Гм… вроде все путем, но жизнь моя перевернулась. Сам пойми, каково мне в домохозяйках-то сидеть!

— Да уж, Машерхен, это — совсем не по твоей части! Эх, с другой стороны, для женщины все же — не самый дурной вариант, а?

— Да, Лень, но я ведь и надежду на возвращение в Москву не теряю, и в родной институт. Но не от нас с мужем это зависит, увы! Гм… а ты-то как все пережил, а?

И Колобок поведал: перед тем, как здание ЦК было опечатано, он в дикой спешке пытался собрать бумаги. И долго не мог прийти в себя после жуткой сцены: выходя из подъезда на Старой площади, он оказался под градом камней и бутылок. Удалые ребята злобно кидались в него. Они улюлюкали дико и орали во всю глотку непотребщину. Не мог забыть, как спасаясь от побоев, со всех ног бросился к метро «Дзержинская». И лишь недавно оправился от послеавгустовского шока. Потом, как бы невзначай, позвонил ему босс, предложив работу в благотворительном фонде.

— А ведь ты была права, помнишь, на даче-то у патрона? — уныло закончил он.

Ивлева взяла с него слово, что их встреча останется тайной от всех. Она почему-то верила Колобку, поскольку и сегодня почувствовала, что прежнее его отношение к ней ничуть не изменилось.

* * *

Маша собиралась пробыть в Лопатинске до конца ноября. И вновь окунулась в завораживающую атмосферу заснеженной провинции. Но на сей раз «тишь да благодать» оказались обманчивы: по городу и окрестностям бродили обездоленные жители, они метались в поисках пропитания. Как грибы, росли воровские шайки, а местная милиция на глазах сатанела от собственной беспомощности и нищеты, и быстро шла на сговор с преступниками из страха перед ними.

И если покупка москвичонка, отданного Машей монастырю, прошла незаметно для горожан, то приобретение второй машины, волги, привлекло к ней нежелательное внимание. Началось же все с того, что она увидела у соседских ворот крышку гроба и зашла в дом. Молодая хозяйка, исходя в рыданиях, рассказала Мими о скоропостижной смерти мужа: он и пил-то только по праздникам, и ничем никогда не болел. А куском блина подавился — она и понять-то ничего не успела, как он задохнулся уже, и поверить не могла, что он умер!

Захлебываясь слезами, вдова провела Машу в просторную комнату с низким потолком, где лежал на столе покойный Леднев. По краям гроба горели свечи. Колыхание их неровного пламени, тревожно вздымаясь вверх, освещало красивое лицо почившего, обрамленное темными короткими кудрями. Подавленная мрачным зрелищем, Мими долго молчала, потом со вздохом спросила, будут ли читать псалтырь.