Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Гронский

28 августа полиция провела успешную атаку, захватчики сдались, а заложников вывели целыми и невредимыми. Однако после освобождения, заложницы устроили скандал, не желая расставаться с захватчиками и умоляя не делать больно их новым «друзьям». Они сказали, что намного больше все это время боялись штурма полиции, и при этом многие из них расхваливали террористов, которые, с их слов, ничего плохого им не сделали. По некоторым данным, они за свои деньги наняли адвокатов Олссону и Улофссону. Сходные феномены наблюдались и в других известных случаях захвата заложников.

Механизм психологической защиты, который лежит в основе «стокгольмского синдрома» называется идентификацией с агрессором. Впервые действие этого механизма было описано Анной Фрейд в 1936 году. Идентификация с агрессором возникает у детей в процессе воспитания, которое не обходится без принуждения, и агрессорами, с которыми идентифицируется ребенок, являются родители. У взрослого человека этот инфантильный защитный механизм может активизироваться в стрессовых ситуациях. В ситуации террористического захвата, подобно ребенку, полностью зависимому от родителя, заложник отрицает страдания, причиняемые террористами, и идентифицирует себя с ними, чтобы выжить. Считается, что в этой ситуации он адаптивен, т. к. позволяет избежать конфронтации с преступниками, и, таким образом, с большей степенью вероятности сохранить свою жизнь.

Было замечено, что проявления аналогичные «стокгольмскому синдрому» довольно часто можно наблюдать не только в эпизодах преступного насилия, но и в обычной жизни во взаимодействии слабых и сильных, от которых первые зависят (руководителей, преподавателей, глав семейств и т. д.). Механизм психологической защиты слабых основывается на надежде на то, что сильная сторона проявит снисхождение при условии подчинения. Именно поэтому слабые стараются демонстрировать послушание — они надеются вызвать одобрение и покровительство сильного. Однако этот механизм действует не только на сознательном, но преимущественно на неосознаваемом уровне, и поэтому человек не понимает истинных мотивов своего поведения.

Что касается нашей темы, то граждане государств с диктаторской формой правления, использующей террористические методы, зачастую принимают сторону правительства. Это является сознательной или бессознательной стратегией, направленной на сохранение своей личной безопасности. При этом неизбежно возникающий гнев смещается с государственной власти на другие объекты, которые воспринимаются, как неспособные причинить непосредственный вред.

ПТСР

В 70-е годы в классификацию психических расстройств DSM-III была введена диагностическая единица «посттравматическое стрессовое расстройство». Под ним стало пониматься состояние, которое возникает в результате единичной или повторяющихся психотравмирующих ситуаций, выходящих за пределы обычных человеческих переживаний, например, когда пациент становится свидетелем убийства, переносит тяжёлую физическую травму, сексуальное насилие, подвергается угрозе смерти. Клиническая картина включает три группы симптомов: навязчивые воспоминания о травме, симптомы избегания (проявляющиеся в стремлении избежать всего того, что напоминает об этом событии), повышенную реактивность (настороженность, вспыльчивость, раздражительность, вегетативная лабильность и пр.).

Было выявлено, что 46 % людей, переживших холокост и сумевших после освобождения построить успешную карьеру, создать семьи, демонстрировали, тем не менее, симптомы посттравматического стрессового расстройства[105].

Эксперимент М. Селигмана и феномен выученной беспомощности

Эксперименты по выученной беспомощности начались с наблюдения Мартина Селигмана, которое он сделал в 1964 году во время опытов по формированию условного рефлекса у собак в психологической лаборатории Пенсильванского университета. Экспериментаторы хотели сформировать условный рефлекс страха на звук. В качестве негативного подкрепления использовался чувствительный удар электрического тока, который собаки, сидя в клетках, испытывали после того, как слышали звуковой сигнал. После нескольких повторений клетки открыли, чтобы проверить, начали ли собаки бояться звука. Экспериментаторы ожидали, что из-за сформированного рефлекса собаки, заслышав сигнал, будут убегать. Однако к их удивлению собаки не убегали, вместо этого они ложились на пол и скулили. М. Селигман сделал предположение, что собаки не пытаются избежать удара током не из-за отсутствия страха, а потому, что в ходе опыта они несколько раз попытались избежать его, и поскольку у них это не получилось, они привыкли к его неизбежности.

В 1967 году он провел следующий эксперимент: Были сформированы три группы собак. Первая группа могла избегать болевого воздействия, нажав носом на специальную панель. У второй группы отключение электрического устройства зависело от действий первой группы — болевое воздействие прекращалось, когда на отключающую панель нажимала связанная с ней собака первой группы. Третья, контрольная группа собак вообще не получала ударов током. В течение некоторого времени две экспериментальные группы подвергались воздействию электрошока в течение одинакового времени. После этого все три группы были помещены в ящик с перегородкой, через которую любая из них могла легко перепрыгнуть, чтобы избежать электрошока. Так и поступали собаки из группы, которая имела возможность контролировать удар, а также собаки контрольной группы. Собаки с опытом неконтролируемости ситуации метались по ящику, затем ложились на дно и, поскуливая, переносили удары током все большей и большей силы. Из этого был сделан вывод о том, что беспомощность вызывают не сами по себе неприятные события, а именно опыт их неконтролируемости.

Позже были проведены эксперименты, в которых изучалось влияние беспомощности и возможности контроля на психику человека. В 1976 году Э. Ланге и Дж. Родин[106] было проведено ставшее знаменитым исследование в доме престарелых Арден-Хауз в штате Коннектикут. Для его обитателей было создано два типа экспериментальных условий: жителям четвертого этажа дома престарелых предоставлялась увеличенная ответственность за себя и свой образ жизни, жителям второго этажа оставляли возможность вести обычный для пациентов образ жизни, в окружении внимания и заботы персонала. Различия между двумя группами оказались значимыми. При обследовании через три недели от начала эксперимента выяснилось, что 93 % экспериментальной группы стали чувствовать себя лучше, и только 21 % контрольной группы продемонстрировал такое же позитивное изменение. Средний уровень счастья отрицательного значения — 0,12 у «группы второго этажа» противопоставлялся средней оценке +0,28 у экспериментальной «группы четвертого этажа», а улучшение состояния пациентов по оценкам медсестер у «группы четвертого этажа» показало +3,97 против —2,39 у «группы второго этажа». Значительно различалось и время, потраченное на общение с другими пациентами и беседы с персоналом. Таким образом, оценки поведения жильцов подтвердили предположение о позитивном воздействии наличия личного контроля и возможности влиять на свою жизнь. Немаловажно и то, что различие между группами в уровне активности и состояния здоровья было зафиксировано и через 1,5 года. Однако здесь важно учитывать, что участники экспериментальной группы после окончания эксперимента продолжали контролировать решение повседневных жизненных вопросов.