Один коп, одна рука, один сын - Аманда Линд

— И что с вами стряслось? — спросила она, не отрывая глаз от экрана и «Клуба путешественников», который с увлечением смотрела.

Несмотря на долгие годы, проведенные в Швеции, она по-прежнему говорила с очень сильным французским акцентом.

— Неаккуратная езда на автомобиле, — ответил Сэмми. — Вы не заняты?

— Конечно нет.

И, повернувшись наконец к ним лицом, она встала со своего дивана в стиле рококо, криво улыбнулась, держа сигарету в углу рта, и пригласила пройти в смотровую с тяжелыми темно-синими бархатными шторами, красным ковром во весь пол, живописью художников-любителей на стенах, статуей греческого бога в натуральную величину, огромным письменным столом, заваленным медицинскими учебниками, а также шкафчиком со стеклянными дверцами и сервантом со всевозможными диагностическими и хирургическими инструментами.

Фрэнси с Пером сели на разные кушетки посреди комнаты, и мадам Гастон начала осмотр, ощупывая их чувствительными и скрюченными, как лапки насекомого, пальцами.

— Ничего серьезного, — резюмировала она. — Обезболим и зашьем. Сидите спокойно, я все сделаю.

И она направилась к медицинскому шкафчику, достала склянку с успокоительным, дезинфицирующие средства, вату, иглы, шовный материал и пластырь.

— А для меня ничего не найдется? — спросил Сэмми, бессмысленно скакавший вокруг кушеток.

— Тебе, мой мальчик, уже хватит, — ответила мадам Гастон. — Зрачки по блюдцу каждый. Прочь с дороги, я буду вышивать!

Она отогнала Сэмми, тот отправился в соседнюю комнату и начал там довольно странные, если не сказать больше, танцы, которые всегда исполнял под воздействием амфетаминов. И вот он Джон Траволта в «Криминальном чтиве» — э-э-эх! Трясет своими платиновыми волосами, сложил пальцы на руках, как будто стреляет из пистолета, и выделывает нечто, напоминающее казачий танец.

— Сидим тихо, молодежь, — сказала мадам Гастон, выдавшая Фрэнси и Перу по таблетке успокоительного и по затяжке сигареты с марихуаной.

«Очень даже неплохо», — подумала Фрэнси, сжимая руку Пера.

Мадам начала зашивать, быстро, эффективно и, что немаловажно, красиво. Ушло довольно много ниток, но самые маленькие ранки она просто заклеила пластырем.

Большую часть операции Фрэнси плакала и жаловалась на боль; Пер же лежал совершенно тихо. Так он все-таки трус или настоящий мужик? Фрэнси никак не могла понять. Сегодня он ее просто поразил своими бравадами с пистолетом, и, черт возьми, все его поведение говорило о том, что он так долго и хорошо в себе скрывал. Пер тоже себя не узнавал, но был доволен тем, что сделал и что при этом почувствовал, когда стрелял из пистолета. Доволен тем, как поднялся адреналин. Каждая мышца в теле словно начала расти. Конечно, то, что он стрелял в детей, было ужасно, но ведь тогда он не знал, в кого целился.

— Ну, вот, — сказала мадам Гастон, простояв над ними уже довольно долго и сверля их теперь своими бархатнокарими глазами. — Шрамов не будет, не волнуйтесь.

Фрэнси с Пером слезли со своих кушеток и сердечно ее поблагодарили. Фрэнси выписала чек и дала фальшивое обещание стать постоянным клиентом. Потом они пошли искать Сэмми и обнаружили его на кухне: он ел сырое тесто для круассанов, которое нашел в морозилке мадам Гастон, и рассматривал герань на кухонном подоконнике, разросшуюся до такой степени, что рябило в глазах. Ну, что? Не пойти ли им всем потанцевать? Блин, он хочет танцевать! Мадам, тур вальса?

— Вон! — заорала мадам Гастон, жаждавшая вернуться к своему большому телевизору.

— Да, поехали с нами, а? — затараторил Сэмми. — Что вы тут сидите целыми днями и превращаетесь в сушеную сардину?

— Хочу и сижу! Au revoir![9]

Она вытолкала их за порог и молниеносно захлопнула дверь.

— Она всегда такая зануда! — обиженно сказал Сэмми. — Ну, а как насчет вас?

— Нет, нам надо домой, — отказалась Фрэнси.

Они расстались у входа в дом мадам Гастон. Сэмми намеревался найти где-нибудь веселую вечеринку, и поскольку он решил идти пешком, то предложил Фрэнси с Пером свой лимузин, ожидавший неподалеку.

— Ну и чокнутый! — заявил Пер, усевшись на заднее сиденье и сообщив шоферу адрес.

— Просто развлекается, что тут плохого? — сказала Фрэнси.

— Да, конечно. Можем и мы попробовать.

— Мне вполне хватило травки. Мне нельзя выпадать в осадок.

— Я люблю тебя, Фрэнси.

— Что?

— Я люблю тебя.

— Ага. Я тоже.

Она рассеянно его поцеловала. Он вопросительно смотрел на нее. Словно чего-то искал. Чего он искал?

Женщину, а не стену.

— Тогда поедем домой, — сказала Фрэнси. — Что бы нам приготовить на ужин?

За окнами лимузина было темно. Падал свет от уличных фонарей. Ветви деревьев чертили кривые тени на асфальте. И взгляд Фрэнси остановился на этих тенях. Словно растопыренные пальцы, такие острые, что ее передернуло.

Адриан же, наоборот, считал, что они очень красивы.

Адриан, любивший смотреть, как ветви деревьев отбрасывают резкие тени на слякоть сада.

Адриан, на самом деле не любивший слякоть, радовался, что она скрывает его следы. Потому что, когда в саду лежал хрустящий снег, он не выходил из дому, как сейчас.

Адриан сбежал, когда Наташа была занята Бэлль. Он прошмыгнул в сад. Прошел мимо трех вишневых деревьев, сарайчика с инструментом садовника, оставил позади кусок каменной стены, покрытой плющом, дальше, мимо садовых качелей, и, наконец, пробравшись сквозь кусты шиповника, оказался у лаза, вход в который он закрыл самодельной крышкой, сплетенной из веток шиповника и можжевельника.

Все прошлое лето он каждый день прокапывал маленький отрезок садовой лопатой, которую стащил из сарая. Землю он пересыпал в рюкзачок с Винни-Пухом. К концу лета он вывел-таки свой подземный ход за забор. Ему повезло. Лаз вышел в соседский заросший сад, в котором не было злой собаки и прочного забора. Адриан быстренько изготовил еще одну крышку и прикрыл ею лаз с другой стороны. И вот путь на свободу открыт.

Прореха в жестко отлаженной охранной системе Фрэнси.

Когда строили стальную ограду, Адриану было очень любопытно, как это делается, и он целые дни путался у строителей под ногами. Однажды они порядком под выпили и совершили ошибку, о которой ни они сами, ни Фрэнси так и не узнали. Дело в том, что они пропустили чуть меньше метра ограды там, где проходила можжевеловая изгородь.

Если бы Фрэнси об этом узнала, она пришла бы в ярость, а Адриан был только рад. Лаз, прорытый под оградой, был его тайной. Билетом на свободу. Не сказать, чтобы он чувствовал себя узником в собственном доме, но всегда, когда он собирался куда-нибудь отлучиться, было необходимо, чтобы мать дала отмашку, а она, как правило, настаивала, чтобы ребенка везде возили на машине, и на футбольную тренировку тоже, хотя до поля всего пятнадцать минут на велосипеде. А Адриану хотелось быть самостоятельным и не чувствовать постоянно взгляд взрослого у себя на затылке. Хотелось, чтобы ему хотя бы позволили ездить в школу на автобусе. Потом разрешили бы сесть на метро и поехать просто пошататься в городе, как это делают парни из седьмого класса. Конечно, ему купили новый велосипед, на котором разрешили кататься по кварталу, но от этого ощущения особой свободы не наступило. К тому же, если его слишком долго не было, мать отправляла Наташу на поиски, и, хотя они были с Наташей вроде как товарищами, та ни за что не посмела бы ослушаться Фрэнси.