Почтамт - Чарльз Буковски

Когда я пришел в себя, я сидел в своей передней комнате, харкал на ковер, гасил бычки о запястья и хохотал. Спятил, как мартовский заяц. Я поднял голову: передо мной сидел студент-медик. Между нами на кофейном столике в уютной толстой банке сидело человеческое сердце. Вокруг него – а в честь прежней владелицы оно было обозначено «Фрэнсис» – стояли полупустые бутылки виски и скотча, толпились пивные банки, пепельницы, всякий мусор. Я извлек оттуда бутылку и глотнул адской смеси пива и пепла. Я не ел две недели. Бесконечный поток людей втекал и вытекал. Произошло семь или восемь диких попоек, когда я постоянно требовал: «Больше пойла! Больше пойла! Больше пойла!» Я улетал к небесам; а они просто болтали – ну, и мацали друг друга.

– Ага, – сказал я студенту-медику, – ну и чего тебе от меня надо?

– Я собираюсь быть вашим личным терапевтом.

– Хорошо, доктор, первое, что мне нужно от вас, – уберите отсюда это блядское сердце!

– Не-а.

– Что?

– Сердце останется тут.

– Слушай, мужик, я даже не знаю, как тебя зовут…

– Уилберт.

– Так, Уилберт, я не знаю, кто ты такой и как сюда попал, но ты заберешь Фрэнсис с собой!

– Нет, она останется у вас.

Затем он взял свой игрушечный мешочек и резиновую манжетку для руки, подавил на грушу, и резинка надулась.

– У вас давление девятнадцатилетнего, – сообщил он мне.

– На хуй. Слушай, разве это по закону – чтоб человеческие сердца вот так валялись?

– Я за ним вернусь. Теперь вдохните!

– Я думал, что меня почтамт с ума сводит. А теперь еще и ты возник.

– Тихо! Вдох!

– Мне нужен хорошенький кусок молодой пушнины. Вот что со мной не в порядке.

– У вас позвоночник смещен в четырнадцати местах, Чинаски. Это приводит к напряженности, имбецильности и зачастую – к безумию.

– Херня! – ответил я…

Не помню, как этот господин ушел. Я проснулся на оттоманке в 1.10 дня, смерть после полудня – и стояла жара, солнце продиралось через мои драные жалюзи и покоилось на банке в центре кофейного столика. Фрэнсис осталась со мной на всю ночь, тушилась в алкогольном рассоле, купалась в слизистой вытяжке дохлой диастолы. Сидела в своей банке.

Она походила на жареного цыпленка. То есть до того, как его поджарили. Вылитая просто.

Я взял ее, поставил в шкаф и накрыл драной рубашкой. Потом сходил в ванную и проблевался. Закончил, сунулся мордой в зеркало. По всей физиономии повылазили длинные черные волосы. Неожиданно пришлось сесть и посрать. Получилось хорошо и жарко.

Позвонили в дверь. Я закончил подтираться, влез в какую-то старую одежонку и подошел к двери.

– Кто там?

Снаружи стояли молодой парень с длинными светлыми волосами, свисавшими на лицо, и черная девчонка – она не переставая ухмылялась как ненормальная.

– Хэнк?

– Ну. Вы кто, парни?

– Она – женщина. Ты разве нас не помнишь? С вечеринки? Мы принесли цветочек.

– Ох, блин, ну заходите.

Они внесли цветок – нечто красно-оранжевое на зеленом стебле. Осмысленнее прочего, если не считать того, что цветочек загублен. Я нашел вазочку, поставил цветок в нее, вынес кувшин вина и поставил его на кофейный столик.

– Ты ее не помнишь? – спросил парнишка. – Ты еще говорил, что хочешь ее выебать.

Та рассмеялась.

– Очень мило, но не сейчас.

– Чинаски, как же ты без почтамта теперь будешь?

– Не знаю. Может, тебя отъебу. Или позволю тебе отъебать себя. Черт, не знаю прямо.

– Ты можешь ночевать у нас на полу в любое время.

– А можно посмотреть, как вы ебетесь?

– Конечно.

Мы выпили. Я уже забыл их имена. Я показал им сердце. Попросил забрать этот ужас с собой. Я не осмеливался выкинуть его – вдруг студенту-медику оно еще понадобится на экзамен, или срок возврата в медицинскую библиотеку подойдет, или еще чего-нибудь.

И вот мы сходили и посмотрели стриптиз, мы пили, верещали и ржали. Не знаю, у кого были деньги, но, думаю, в основном платил парень, что очень мило для разнообразия, а я все веселился и щипал девчонку за задницу и ляжки, целовал ее, но дела никому не было. Пока деньги есть, ты тоже есть.

Они отвезли меня назад, и он с нею ушел. Я ввалился в двери, сказал им до свиданья, включил радио, отыскал полпинты скотча, выпил, посмеиваясь, мне было хорошо, наконец расслабился, свободный, обжигал пальцы короткими сигарными окурками, затем доплелся до постели, до краешка, споткнулся, грохнулся, упал поперек матраса, спал, спал, спал…

Наутро было утро, а я еще был жив.

Может, роман напишу, подумал я.

А потом и написал.