Немецкий детектив - Вернер Тельке

— Но позвольте, откуда вы знаете содержание статьи? — Вардайнер казался даже довольным. — Наша газета поступит в продажу только в понедельник.

— У меня надежная информация. По закону я не обязан указывать ее источники. — Шлоссер прекрасно знал, о чем говорил. — Я только констатирую факт, что вы использовали данные, информацию и заметки Хорстмана, которые являются исключительной собственностью представляемого мною «Мюнхенского утреннего курьера».

— Вначале вы попробуйте это доказать. — Вардайнер старался казаться уверенным в себе, но заметно было, что начинал нервничать. — Дело в том, что Хорстман уже несколько недель работал на меня. Собирался перейти в мою газету, я ему платил.

— Это неслыханно! — воскликнул Шлоссер с хорошо разыгранным возмущением. — Ваше поведение противоречит всем основам корректных и коллегиальных отношений в мире прессы. Это просто бесстыдное сманивание людей. То, что Хорстман с вами сотрудничал, с юридической точки зрения ничуть не уменьшает вашу вину. Вы же знаете: чтобы заключить новое трудовое соглашение, нужно разорвать договор с прежним местом работы. Но такого не было, поэтому Хорстман…

— Знаете что? Убирайтесь отсюда! — взорвался Вардайнер. Проглотил две таблетки, запил их водой и продолжил: — Журналистика, доктор, не торговля. Поймите, тут решают не договора и счета, а журналистская совесть.

— Можете оправдываться как угодно, но это не отменяет факта, что с правовой точки зрения ваш поступок может вам очень дорого обойтись. Но я готов договориться с вами по-хорошему, найти джентльменское соглашение. Что вы на это скажете?

— Ничего! — Вардайнер ощутил резкую боль в сердце, но в то же время его охватило ощущение победы. Ему казалось, что адвокат перешел в оборону. — Обратитесь к моему юристу, герр Шлоссер.

— Слишком поздно, — отрезал Шлоссер. — Решать должны вы сами, и немедленно. В противном случае я намерен использовать все законные средства, чтобы запретить публикацию этих материалов.

— Доктор, вы мешаете мне работать, — заявил Вардайнер. — Прощайте!

* * *

Ассистент фон Гота сидел с Генриеттой Шмельц на ее вилле у озера Аммер и попивал сухое шерри. Разговор шел пока что ни о чем: о мягкой зиме, преимуществах деревенской жизни, живописи барокко и музыке романтизма.

Через некоторое время фон Гота осторожно заметил:

— Вашего сына зовут Амадей, это имя выбрано явно не случайно. Вы, конечно, воспитали его так, чтобы он мог разделить с вами любовь к прекрасному?

— До недавнего времени я верила в это, но сегодня сомневаюсь, — грустно признала фрау Генриетта. — Хотя немногое, что я о нем знаю, дает надежду, что его все же больше тянет ко мне и моим интересам. Но есть еще его отец. Тот по-своему тоже его любит. Но при этом старается отдалить сына от меня и пользуется самым эффективным средством — деньгами.

Фон Гота разглядывал медово-золотистое шерри в бокале.

— А вы не можете сделать так, чтобы ваш сын жил вместе с вами? Изолировать его от дурного влияния отца?

— Это возможно, но тогда — окончательный разрыв с мужем. Для меня это значило бы только бесконечные склоки и волокиту.

— А это слишком высокая цена, если речь идет о сыне? — Он заглянул хозяйке в глаза.

— Как вам такое пришло в голову? — удивленно спросила она.

— Я пережил нечто подобное. Когда мне было десять, отец развелся с матерью. Отцу не важно было, что мать за все годы совместной жизни так и не попыталась его понять и даже то, что иногда изменяла. Главное — он не хотел, чтобы она меня воспитывала. Вначале я очень страдал. Но сейчас понимаю, что всем хорошим во мне я обязан тому отцову решению. С той поры я научился думать, решать и отвечать за себя сам.

— И я уже поняла, — призналась фрау Генриетта, лицо которой озарили розовые лучи заходящего солнца, — что решительный развод с мужем — единственная возможность удержать сына. Но тут вдруг погиб единственный человек, который мог помочь мне с разводом. Хорстман.

* * *

— Рад, рад вас видеть, — сказал отставной комиссар Келлер. Навстречу ему по дорожке шел Конрад Кребс, ведя за руку Сабину.

— У меня милая спутница, — сообщил Кребс, подталкивая вперед девчушку.

— Меня зовут Сабина Фоглер. — Малышка протянула руку Келлеру. — Где же ваш пес?

— Сейчас будет тут, — засмеялся Келлер и удивительно звонким голосом позвал пса, который тут же вылетел из ближайших кустов.

Лохматый клубок черной шерсти с влажным носом и умными глазками дружелюбно вертел хвостом, обнюхивая всех по очереди, начиная с Келлера и кончая Сабиной.

Она восторженно уставилась на лохматое чудо, присела и стала гладить его.

— Ой, какая прелесть!

Псу это явно понравилось, он дружелюбно лизнул ей лицо. И Сабина тут же попросила разрешения погулять с ним по парку.

Келлер проводил их испытующим взглядом.

— Чудный ребенок. Доверчивый и дружелюбный. Но ей нужны внимание и ласка. Только для своего возраста она мне кажется слишком уж серьезной и как будто настороженной. Она вам кем-нибудь доводится?

— Нет, скорее можно сказать, что оказалась на пути следствия.

— Понимаю, это едва ли не самая сложная проблема в нашей работе, — задумчиво констатировал Келлер. — К сожалению, избежать этого не удается. Время от времени попадаешь в ситуации, которые вызывают в тебе конфликт между служебными обязанностями и обычными человеческими чувствами.

— Думаю, вы правы, — признал Кребс. — И нужно было такому случиться именно со мной… После тридцати лет службы…

— Поверьте, я вам немного завидую. Ну а теперь рассказывайте!

* * *

— Начальство принимает? — спросил Гольднер, влетая в кабинет К Вардайнеру. — Прибыл по вашему приказанию! Я твой верный оруженосец, и мое оружие — острое перо — к твоим услугам!

— Перестань дурака валять, — сердито бросил Вардайнер. — У меня не то настроение. Только что я вынужден был выслушать не слишком приятные упражнения в красноречии адвоката Шлоссера.

— Упражнения в красноречии? — усомнился Гольднер. — Не обольщайся, Шлоссер не из болтунов. Это не юрист, а бульдог какой-то, хватка у него мертвая!

— Пожалуй, ты прав, у меня сложилось такое же впечатление. Уж больно он мне действовал на нервы. Ну не надо так смотреть, до инфаркта он меня не довел. Лучше прочти этот некролог Хорстману — Фюрст порезвился. Тебе это понравится.

Карл Гольднер взял оттиск первой полосы, упал в самое удобное кресло и привычно погрузился в чтение. Через пару минут он сказал:

— Роскошно! Настоящая ода на смерть героя, аж слезы наворачиваются. Фюрст занят не своим делом, ему бы стихи писать.

— А больше тебе сказать нечего? Хорстман был ведь твоим другом.