Петр Первый. Проклятый император - Андрей Буровский

Сохранилась потрясающая история про то, как Михайло Ломоносов вернулся из Германии и впервые вышел на работу в Академическую гимназию. В помпезном нетопленом зале на триста слушателей сидел один–единственный скрючившийся от холода гимназист. И великий ученый не стал читать лекцию. Он подозвал к себе оборванного мальчика и спросил его: «Сегодня ел?» Гимназист помотал головой, и тогда Михайло Васильевич повел его к себе обедать…

И для меня они навсегда останутся символом всего, что сделал Пётр для просвещения в России: и Ломоносов, вынужденный учиться в Германии ― ведь не было в России университетов, что поделать… И голодный мальчик, поджимающий озябшие ноги к бурчащему животу, ― посреди мраморного торжественного зала, украшенного античными бюстами.

Все указы Петра, имеющие хоть какое–то отноше ние к культуре, сводятся к двум вариантам: это или попытки переносить на российскую почву нечто, казавшееся Петру полезным. Как пример ― те же косы–литовки, корабли голландского образца, широкие ткацкие станки… Перечислять долго, да и зачем?

Или это требование перенимать какую–то форму, внешний вид европейской жизни. Таковы его указы о брадобритии, о курении табаку, о питье кофе, о ношении европейской одежды, об ассамблеях ― то есть о строго обязательных сборищах у того или другого дворянина. Все эти указы преследовали понятную цель ― как можно быстрее внешне уподобить Россию ― Европе, а московитов ― голландцам.

Особенно охотно Петра называют реформатором в области культуры: мол, он позволил брить бороды, учить языки, читать европейские книги и тем самым начал европеизацию России, поставил ее на европейский путь развития.

Не может быть представлений, находящихся дальше от действительности!

Во–первых, отродясь Пётр ничего не «позволял» и не «разрешал», он исключительно повелевал и приказывал.

Во–вторых, в одном отношении Пётр I ничего и никак не менял: при нём общество оставалось, как говорил В.О. Ключевский, «тягловым». Государство российское было ТЯГЛОВЫМ до Петра и оставалось им после Петра.

Пётр и не думал изменить тягловое государство или дать «частную свободу», его реформы только еще сильнее разобщили «податных» и «служилых». Раньше это были разные, но части одного общества с одним строем понятий и системой ценностей. Пётр приказал дворянству и всем «служилым» учить языки, носить платья «в талию» и немецкие камзолы, вешать в домах картины и собираться на ассамблеи. Но точно так же он не приказывал крестьянам, купцам, мещанам и казакам делать что–либо подобное.

«Народ, упорным постоянством удержав бороду и русский кафтан, доволен был своей победой и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни своих обритых бояр»,

― писал А.С. Пушкин.

Пройдет 12 лет, и Пушкин, начав писать «Историю Пу гачёва», соберет такие свидетельства о пугачевском «равнодушии» к барскому образу жизни, что и сегодня, почти через 300 лет, их бывает порой страшно читать. А главное ― Пушкин не прав в том, что, мол, народ упорствовал и потому сохранил «бороду и русский кафтан». Легендарный указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии, в 1698 году, предусматривал откуп ― 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих горожан. Заплативший выкуп получал специальный медный знак, который носил под бородой. Если прицепятся должностные лица из–за «неправильного» вида ― бородач задирал бороду, показывал знак.

Но вот крестьяне платили сумму совершенно несопоставимую: всего 1 копейку при въезде в город и при выезде оттуда. А в деревнях и в маленьких городках, где не было воинских команд, впускавших в города и выпускавших, там на бороды никто не покушался.

И получается, что дело–то вовсе не в «стоическом» поведении крестьянства, а в безразличии Петра к его облику. Или просто руки не дошли? О попытках брить казаков никаких сведений у нас не сохранилось, а духовенству с самого начала разрешалось бороды «оставить». И тем более никто не отнимал русского кафтана у мещан, купцов и казаков.

Так что даже смена одежды и брадобритие касалось от силы 3% населения, не говоря о более глубоких, сущностных изменениях быта. Конечно, за изучением языков, ношением короткой одежды европейцев и внешними приметами быта типа зеркал, картин или бальных танцев следовали и другие перемены ― часто вовсе не желанные Петром (например, осознание себя личностью, стремление владеть частной собственностью или оградить от вторжения остального общества свою личную жизнь).

В XVII веке европеизация вовсе не означала освоения этих внешних форм западного быта и охватывала разные слои общества. На рубеже XVII и XVIII столетий всякая европеизация, независимая от государства и его усилий, была полностью запрещена и все достигнутое ― разрушено.

Весь XVIII век шла медленная европеизация ― сначала формальная, внешняя, потом и глубинная; но вовсе не европеизация Российской империи и не всего русского народа, а исключительно служилого сословия, и в первую очередь дворянства.

Собственно, что сделал Пётр? Своими указами он разорвал единый народ на две части. Одной из этих частей русского народа он велел внешне европеизироваться (подчеркиваю ― в основном чисто внешне!). Другой части ― только позволил; третьей и большей части ― категорически запретил.

И тем самым указы Петра вбили клин между двумя группами населения: служилыми и тяглыми, жителями нескольких самых больших городов и деревенским людом. После Петра служилые верхи и податные низы понимают друг друга все хуже. У них складываются разные системы ценностей и представления о жизни, и они все чаще осознают друг друга как представителей едва ли не разных народов.

Большая часть тех форм, в которые Пётр пытался заколотить жизнь дворянства, сохранилась ― ведь они совершенно не мешали дворянству оставаться таким же, каким оно было и до Петра. Все так же родители сговаривали детей, не спрашивая их согласия, все так же главы семей решали все за родовичей, и так же родители могли до рубцов пороть своих взрослых сыновей, а случалось ― и дочерей.

Раньше сговаривали детей люди в старомосковском платье, в низеньких палатах, отцы и матери отдельно. Теперь люди в коротких кафтанах сговаривали в комнате с картинами и зеркалами, пия кофе и любуясь фарфоровыми безделушками. Ну и что изменилось по сути?

Единственное нововведение Петра в области культуры умерло вместе с ним: сразу же после его смерти начисто исчезли ассамблеи.

Стремясь создать новое общество, Пётр действовал так же круто, нетерпеливо, жестоко, как и в любой другой сфере. Взять хотя бы его указ от 23 марта 1714 года. Очень часто этот указ трактуют крайне узко ― как уравнение в правах поместий и вотчин. Но это ведь только маленькая часть указа… И дело вовсе не в том, что Пётр превратил поместья в наследственные вотчины. Дворянство хотело, чтоб было так. Того же хотели советские историки, стремившиеся, чтобы все в истории сводилось к борьбе классовых сил и чтобы все в ней определялось отношениями собственности.