Стихи для мертвецов - Дуглас Престон

– Отличное предложение, – подхватил Гроув. – Я поручу нашим людям поискать в этом направлении.

– В любом случае, – сказал Янетти, – мне больше нечего вам сообщить, за исключением того, что преступник почти наверняка левша.

– Правда? – поднял брови Пендергаст.

– Определить такие вещи гораздо труднее, чем думают люди. Но наш автор явно использует то, что у нас называется саркастическим росчерком. Если вы посмотрите на буквы «t», то увидите, что черточка поставлена росчерком справа налево, а не слева направо.

Эта крупица знаний была воспринята в молчании.

– Мой отчет будет готов завтра утром, – сообщил Янетти. – Я отправлю вам копию по электронной почте.

– Вы нам очень помогли, – сказал Пендергаст. – Спасибо.

Они направились к выходу вместе с Гроувом. Уже подойдя к двери, коммандер посмотрел на часы:

– Бог ты мой, уже половина восьмого. Мне нужно бежать, но я рад, что перехватил вас. Хотел с вами познакомиться и заверить, что вы получите все, что вам необходимо. – Он пожал им руки, одновременно передавая визитки. – Если возникнут какие-нибудь проблемы, звоните.

– Очень вам признателен, – сухо произнес Пендергаст, пряча карточку в карман своего черного пиджака.

Как только Гроув вышел в коридор, Колдмун посмотрел на карточку. На ней было написано: «Гордон Гроув, коммандер, координатор по внешним связям, департамент полиции Майами».

– Координатор, – пробормотал Колдмун. – Иными словами, стопроцентное прикрытие задницы. Неплохой способ дожить до пенсии. Если мы напортачим, наша вина. Если они напортачат, все равно наша вина.

– Есть множество полицейских навыков, которым не обучают в академии, – сказал Пендергаст. – Прикрытие задницы, как это очаровательно называется, – самый важный из таких навыков.

Он неподвижно стоял во влажной темноте, все его чувства были обострены. Он ощущал легкий ветерок, который теперь, когда сумерки перешли в темноту, становился прохладным и высушивал пот на его затылке. Он ощущал разные запахи, одни резкие и близкие, другие более отдаленные: скошенная трава, жареная свинина, дизель, соленая вода, дымок сигары. Его мозг воспринимал составляющие звука, обволакивающего его: рев корабельного горна, далекий смех, грохот бачаты из дискотеки, злобное урчание набирающего скорость мотоцикла, скрежет тормозов. Острее всего он воспринимал свет: в темноте свет казался редким, драгоценным – более реальным. Днем ты не замечаешь света, ты погружен в него, надеваешь солнцезащитные очки и игнорируешь его. Но в темноте все по-другому. Темнота напоминала оправу драгоценного камня, а качества света по своей многочисленности не уступали его оттенкам: мягкий, низкий, напряженный, прозрачный, дрожащий. Натриевые уличные фонари; устремляющиеся в высоту штабеля света, называемые отелями; яхты, чьи стояночные огни мерцали в бархатной темноте бухты. Комфортнее всего он чувствовал себя в темноте, потому что становился защищенным, невидимым и незаметным. Эта безликость была плащом, которого ему не хватало днем, когда он был вынужден страховаться от собственной уязвимости. Он выучил это давно, через мучительный опыт и через Уроки. Именно темнота и незаметность, которую она даровала, позволяли ему выполнять его священный долг – завершить Действие, ставшее для него таким же необходимым, как воздух. Действие… Этот миг, когда ты – никто, облаченный в темноту, было лучшим временем, когда он мог забыть позор и сожаление и жить мгновением, когда его восприятие обострялось и страх уходил. Хотя приготовления требовали скрупулезности, само Действие всегда было непредсказуемым. Всегда возникали варианты, неожиданности. В этом смысле оно напоминало поэзию – никогда не знаешь заранее, куда тебя приведет великая поэма. Оно напоминало сражение, результат которого скрывается в дыме и тумане… «Стихотворение как поле боя», – писал Уильям Карлос Уильямс.

Движущиеся огни проходящего мимо судна проникли между ветками деревьев, а он прижался к стволу, еще больше растворился в шепчущей темноте. Приближающееся Действие наводило его на мысли об Арчи и Мехитабель[30], которые жили в глубоких усиленных карманах его штанов карго. Еще ребенком, еще до Смерти и Путешествия он читал и любил маленькие книги об Арчи и Мехитабель, эти шутливые стихи и рассказы. Арчи был поэт, писавший верлибром и превратившийся в таракана, а Мехитабель – замызганная уличная кошка. Он идентифицировал себя с ними обоими. Они тоже были никем – вредителями, ненавидимыми во всем мире. Но они обладали благородством, и он правильно назвал свои инструменты их именами. Они были его единственными друзьями. Никогда его не подводили. А он за это содержал их в чистоте и порядке так, как его научили на Уроках, оттачивал их так, что они могли волосок перерезать. Они бы ярко сверкали в цвете луны, если бы он не брал на себя труд зачернять их после заточки. Действие скоро затупит их, теплый фонтан крови сотрет чернение. Мехитабель обычно появлялась первой, ее одинокий коготь действовал так быстро, гладко и глубоко, что и боли-то не было, только мгновенный и благодатный сон. А потом уже появлялся Арчи. Деревянное топорище Арчи стало для него продолжением собственной руки. Арчи, несмотря на свою низменность, нес в себе силу искупления. Когда он держал Арчи в руке, то забывал обо всем, даже о Путешествии. Он вырос, и его истина стала яснее и горше, и это было хорошо, потому что других реальностей, кроме горечи и истины, не существовало. Потому что реальность горька. И его сердце становилось все горше от угрызений.

Но время для погружения в прошлое было неподходящим, он должен оставаться в настоящем, быть таким же отточенным, как Мехитабель, чувствовать пот, стекающий по затылку, и дым сигары, плывущий в воздухе, и странный механический разговор далекого трафика, потому что теперь он понимал: ожидание почти закончилось и приближается Действие. Он его слышал и видел, а скоро почувствует его запах, попробует на ощупь. Это произойдет совсем скоро. Сначала будет Действие, а после него появится оно, то единственное, что может – как он надеялся – навсегда прогнать боль, чувство вины и стыда:

Искупление.

Развалившись на двуспальной кровати в своем номере в майамской «Холидей Инн», агент Колдмун смотрел повторный показ «Шоу Дика Ван Дайка» и поглощал четыре пакета шоколадного печенья из автомата в вестибюле, когда зазвонил телефон.

Колдмун не был особым любителем этого шоу (с Робом Петри и его семьей, живущей в пригороде, у Колдмуна было не больше общего, чем с колонией марсиан), но ему всегда нравилось предсказывать, упадет ли Ван Дайк, споткнувшись о подставку для ног на вступительных титрах. Он подождал несколько секунд – как он и предугадал, подставка успешно провела этот эпизод, – прежде чем ответить.

– Да?

– Специальный агент Колдмун? – Звонил ответственный заместитель директора Пикетт.