Стихи для мертвецов - Дуглас Престон

Наступила короткая пауза. Колдмун пригубил «Дьюарс».

– Значит, вы стали агентом ФБР из желания мести.

– Нет, я стал агентом, чтобы больше не происходило подобных несправедливостей.

– Понятно, – сказал Пендергаст. – И преступник в настоящее время содержится в тюрьме в Джеймсвилле.

– Я иногда навещаю его, когда бываю поблизости.

– Естественно. Своего рода воссоединение, – кивнул Пендергаст. – Кстати, какой ваш костер совета?

– Что?

– Я имею в виду семь лакотских костров совета.

– А, вот вы о чем. Тетон. Оглала[27].

– А глаза у вас светло-зеленые.

– Моя мать итальянка.

– Правда? Я немало времени провел в Италии. Как ее фамилия?

– Это не важно.

Хотя Колдмун и любил свою мать, он не мог не чувствовать, что она испортила его безупречную в остальном родословную индейца сиу. Он взял ее фамилию для своего среднего имени, но никому не говорил, откуда оно взялось. Он даже свел его к инициалу, когда подавал заявление в Бюро.

– Извините за любопытство. Как бы то ни было, надеюсь, что ваш… э-э… визит увенчался успехом.

И Пендергаст вернулся к чтению.

Колдмун с некоторым удивлением размышлял о Пендергасте. Похоже, мрачная справедливость данной ситуации встретила его отклик.

По крайней мере, хоть в чем-то они согласились.

Роджер Смитбек допил бутылку портвейна и поставил ее на поцарапанную деревянную столешницу. Несколько секунд спустя к нему подошла барменша, блондинка лет сорока, в шортах, надетых на купальник.

– Еще, мой сладкий?

– Да, черт побери.

Она вытащила из кармана шорт блокнотик для записи заказов:

– Ну, ребята, готовы?

– Мне сэндвич с морским окунем, – сказал Смитбек. – И побольше чили, пожалуйста.

Она повернулась к спутнику Смитбека.

– Как обычно, – буркнул тот.

Официантка улыбнулась, сделала запись в блокноте и удалилась.

Смитбек посмотрел на человека, сидевшего по другую сторону стола. Человек, угрюмо ответивший на его взгляд, был заурядным, с какой стороны ни посмотри: среднего роста, загорелый, с волосами мышастого цвета и двухдневной щетиной, в футболке «Рон Джон»[28] и мешковатых шортах. Именно такую одежду предпочитали майамские копы, работающие под прикрытием.

И Роджер Смитбек знал, что ему искать. Вот уже шесть лет он работал в городе, начал как расследователь нижнего звена в «Майами геральд» и пробился наверх до полноценного репортера. А Кейси Морз в той или иной мере рос вместе с ним. Они познакомились, когда Смитбек работал в «Геральд» вторую неделю. В те времена Морз был начинающим патрульным полицейским, приписанным к Маленькому Гаити. Он провел необходимое время, снашивая ботинки на улицах, два года по ротации работал в отделе по борьбе с наркотиками, а теперь служил вице-сержантом центрального района. И Смитбек раз в неделю за полный обзор событий покупал ему чизбургеры – редкие, с жареным луком, без салата.

Официантка поставила на стол непочатую бутылку «Утреннего леса». Смитбек схватил ее и сделал большой глоток. Сильные запахи кофе, клена и – да, как же без него? – бекона, омывавшие его вкусовые рецепторы, стимулировали и успокаивали. Пиво варил тут неподалеку, на берегу, некий Фанки Будда, и обычно оно появлялось только в сезон. Но в таверне «Заход солнца» всегда имелся некоторый запас, и это была главная причина, почему Смитбек приходил сюда, а еще потому, что это был типичный полицейский бар, где Морз мог остыть и расслабиться.

Некоторое время они болтали ни о чем: о неблагоприятных перспективах для добычи марлинов в наступающем сезоне, о новой вспышке лихорадки зика в Либерти-Сити, о тираническом поведении нового лейтенанта, начальника Морза. Морз был вполне порядочным копом, но он никак не мог поладить со своим непосредственным начальством. И Смитбек спрашивал себя, о ком этот факт больше говорит – о Морзе или о его начальстве.

Смитбек позволил пустому разговору продолжаться и дальше, поигрывая время от времени своей широкополой шляпой, пока не принесли еду. Он столько лет занимался подобными делами, что поставил этот танец вплоть до последних па. Нет, он вовсе не играл с Морзом или его дружками-копами; скорее, это был обмен, в котором выигрывали обе стороны. Полицейские очень не любили, когда их подозревали в сливе информации в прессу, кроме тех случаев, когда они выигрывали от этого непосредственно, – но они были такими сплетниками, как никто другой. Если они думали, что тебе уже кое-что известно, то не меняли тему, пока не убеждались, что не они первыми слили эту информацию. Но естественно, они были такими же любопытными, как и его нынешний собеседник. И потому, если ты как репортер поймал где-то скандальную новость… что ж, ты мог предложить бартер. Такова была причина, почему Смитбек часто посещал кварталы, подобные этому, где он мог рассказать что-нибудь интересное сержанту отдела по борьбе с наркотиками.

Смитбек понимал, что его стиль нельзя назвать эффектным, но его это не волновало. Он знал немало репортеров, которые жили только ради крупной добычи. Таким был его старший брат Билл: вечно в поисках горячих новостей, он зачастую пускался во все тяжкие и выводил людей из себя – слон в посудной лавке, готовый на все, чтобы заполучить историю для первой полосы. И не потому, что он был плохим парнем, – Билл был замечательным старшим братом, с сердцем огромным, как дом, и Роджеру не хватало брата, он каждый день оплакивал его безвременную кончину. Просто их стили работы различались не менее, чем их личности. Биллу нравились джаз, поэзия и Деймон Рунион[29], тогда как Роджер предпочитал математику, комиксы от «Марвел» и классическую музыку.

Их отец тоже был репортером, и в некотором смысле Билл и Роджер выросли как отражения двух разных сторон его личности. С одной стороны, их отец в качестве журналиста наводил ужас на тихий пригород Бостона, выискивая горячие факты и местные скандалы с решимостью забрызганной чернилами гарпии. С другой стороны, когда он взял бразды правления в «Беверли ивнинг транскрипт», то стал более разборчивым и стратегически мыслящим: перешел к долгосрочному планированию, старался видеть дальше следующей крупной сенсации и тщательно холил свою газету и свои источники. Роджер понимал такой подход. «Транскрипт» был первой и последней любовью его отца, и он умер, так сказать, за штурвалом от обширного инфаркта, сидя за фотопечатной машиной.