Царская экспертиза - Ольга Ракитина

— Да, действительно, — усмехнулся Антонин. — Всё очень просто. Только я бы ни за что не догадался под таким углом всё это… увидеть.

— Это всего лишь наблюдательность. А для чего вы заинтересовались жизнью графа Толстого?

— Мне надо подготовить материал к уроку, посвященному памяти графу. Можно это сделать попозже, скажем, в конце августа, но я решил заняться этим сейчас. Время есть, почему бы не сходить в библиотеку, не набрать книжек, не почитать, верно? А что в столице говорили о графе? Как он выглядел, вы его, вообще — то, видели?

— Представьте себе, я с ним даже шампанское пил.

— Вы шутите.

— Нисколько. Он покупал через наше «Общество» землю, довольно большая была сделка… две тысячи десятин, пятьсот душ временно обязанных крестьян в Михайловском уезде Рязанской губернии. А это традиция: если крупная сделка проходит, то после подписания документов выносится шампанское и приглашаются все лица, прикосновенные к оформлению документов. Да и потом доводилось встречаться с Дмитрием Андреевичем. Скажем так, по вопросам, представлявшим взаимный интерес.

— Какое он производил впечатление?

— Думающий, очень образованный человек. Изучал иностранные религиозные исповедания, историю их становления, распространение в России, написал даже большое исследование по этому вопросу, за что получил степень доктора философии. Ему ещё и тридцати лет тогда не было. Согласитесь, это нерядовое достижение. Тем более, для будущего министра внутренних дел. Велики заслуги графа Толстого как министра народного просвещения, хотя наша «образованщина» много на него ярлыков навешала: консерватор, дескать, палочную дисциплину в университетах насаждал. Однако, именно при нём иногородние неимущие студенты стали получать бесплатное жильё в столицах. Всегда поддерживал ходатайства русских учёных о поездках за границу на казённый счёт для работы. Вместе с тем имел и некоторые странности: дачу обнёс высоким глухим забором, примерно так, как это делают в Ростове. В Питере же так загораживаться от соседей не принято. Опять же, запретил хоронить себя в Александро — Невской лавре — это тоже весьма необычный для православного верующего поступок.

— М — м… очень интересно. Вот вас бы пригласить на урок к нам в сентябре!

— Ну, уж нет! — усмехнулся Шумилов. — Я по другой части.

— Хотите кваса, холодненького, из погреба, а? — спохватился Антонин. — У нас кухарка отменный квас делает.

— Спасибо, это было бы очень кстати.

Антонин скрылся за дверью и через минуту вернулся с кувшином. Шумилов с удовольствием выпили ядреного кваса, а потом, выразительно глядя в глаза Антонину, предложил прогуляться. Тому не потребовалось долго объяснять. Он накинул лёгкий льняной пиджак и вместе с Шумиловым вышел из дома. Алексей рассказал ему в подробностях о своём визите к гадалке и таинственном «Блокуле».

— Так, так, так. Очень интересно: часы Гунашихе, стало быть, подарила Александра Егоровна, а бабка решила «срезать» ещё деньжат и за двести рублей выдала мне дуру — Сашку, — досадливо усмехнулся Антонин. — И про «Блокулу» тоже интересно, дайте — ка подумать. Есть такой человек, который может нам помочь с этнографической консультацией. Это наш батюшка, отец Ферапонт. Он у нас в гимназии преподает закон Божий. А помимо того ещё краеведением занимается, очень этим вопросом интересуется. Кроме того, множество языков знает, как древних, так и нынешних. Я однажды видел, как он читал изданную на английском языке книгу британского египтолога Баджа; так батюшка переводил не только английский текст, но и египетские иератические письмена. Человек удивительной учёности, настоящий энциклопедист. Сходим к нему? Он здесь неподалёку живёт, буквально на соседней улице.

— Вперёд, — согласился Шумилов.

Антонин Максименко привёл его к небольшому православному храму, позади которого расположился крохотный, в четыре окна, домик настоятеля. Вокруг домика был разбит аккуратный палисадник с пышными кустами сирени и несколькими клумбами ярких ноготков. От улицы дом священника отделялся лёгким изящным штакетником, что было весьма нехарактерно для Ростова, жители которого предпочитали загораживаться от белого света и соседей высоченными глухими заборами.

Оказалось, что отец Ферапонт занят в храме и его следует подождать. Усевшись на скамейку подле дома, Антонин завёл разговор с Алексеем Ивановичем о покойном министре внутренних дел графе Толстом. Было видно, что Максименко всё ещё пребывал под впечатлением краткого рассказа Шумилова, и ему хотелось подробнее порасспросить его о министре. Но узнав в ходе разговора, что Шумилов был знаком с большим числом других примечательных личностей — писателями Достоевским, Лесковым, начальником столичной Сыскной полиции Путилиным, путешественником Миклухо — Маклаем — буквально схватился за голову:

— Алексей Иванович, вам надо мемуары писать!

— Помилуй Бог, мне только тридцать пять, — отмахнулся Шумилов. — Можно я проживу ещё столько же и только потом начну записывать сплетни?

— Но как вы познакомились с Фёдором Михайловичем Достоевским? Это мой любимый и самый почитаемый мною писатель!

— Он меня сам пригласил к себе. После одного скандального уголовного дела, к которому я имел некоторую прикосновенность.

— А что за дело?

— Француженку — гувернантку обвинили в отравлении юноши, воспитательницей которого она была. На самом же деле юноша покончил с собою. Я в то время работал в подчинении помощника прокурора окружного суда, который вёл дело. Этот человек вёл дело так, чтобы отправить гувернантку в каторгу. Я помог ей в защите, сообщил некоторые важные сведения её присяжному поверенному. Меня за это из прокуратуры выгнали. Но я не обижен, я даже этому благодарен. Теперь меня знают и уважают, не побоюсь этого заявления, многие достойные люди. Правда, многие недостойные не уважают, но я против этого совсем не возражаю. Это уже издержки ремесла, так сказать. Достоевский, узнав об этой истории, пригласил меня к себе.

— И что?

— Попили чаю.

— Да? И что?

— Обсудили балканский вопрос.

— Вы шутите, что ли? — изумился Антонин. — Я не всегда вас понимаю, у вас всегда серьёзное лицо.

— Как я могу шутить, у меня нет чувства юмора, — отмахнулся Шумилов. — Могу морщить лоб, могу бить в барабан… а шутить не могу. Мы говорили с Фёдором Михайловичем о наших братьях — славянах, как раз в конце семидесятых годов строивших свою государственность. Достоевский считал, что нам, России то есть, не следует ждать ни благодарности от них, ни политических дивидентов. Двести тысяч русских солдат погибли на полях последней Балканской войны, но… благодарные потомки окажутся вовсе неблагодарны.

— Да — да, я читал, у Достоевского есть такое рассуждение в «Дневнике писателя». А вы что ему на это сказали?

— А я ему напомнил золотые слова Александра Васильевича Суворова, сказанные после битвы на реке Рымник: «Избави, Господи, Россию от друзей, а с врагами мы справимся сами!»