Царская экспертиза - Ольга Ракитина

— Очень странный. Его за три версты все обходят, говорят, с нечистым знается.

— Колдует, что ли? Или ремесло какое делает?

— А это всяк по — разному называет. Может, и колдует. Так что без нужды никто к нему не подойдет.

— А что за нужда? Лечит от болезней?

— Может и от болезней, а может скот заговорить. Да только не всякого берет. Смотрит на человека долго, а потом скажет — мой, дескать, возьму тебя, вылечу; а может наоборот — гэть от меня. И не подойдёшь! А так его больше за другими надобностями зовут.

— За какими?

— Воду ищет, то есть место, где колодец ставить. У нас ведь тут с водой беда, не в каждом дворе можно колодец поставить, жила под землёй узкая, тонкая, петляет, чтоб её поймать навык нужен.

— С лозой ходит?

— Ну да, с лозой. Ещё слепцов выводит.

— Слепцов — это кротов, значит? — уточнил Шумилов.

— Ну да. Мы их слепцами зовём. Это ж такая зараза — ничем их не взять! Как он это делает — никто не знает, и понять не может. Мой свояк его приглашал — совсем окаянные зверюги замучили, всю морковь и свеклу пожрали — так Макар условие поставил, чтоб все в доме заперлись. Это чтоб не подсматривали, значит. Сказал, кто будет подсматривать — ослепнет и пусть потом лечить не просит.

— Ну, он, вероятно, побоялся, что секрет его узнают и перестанут приглашать, — предположил Алексей.

— Так, да не так. Во — первых, всю работу он ночью делает, когда нормальные православные люди спят. А во — вторых, все лопаты в доме свояка Макар собрал и вокруг себя всю ночь втыкал. Свояк мой попытался подсмотреть, не поверил про слепоту. Но, говорит, такая жуть его взяла, что не выдержал — ушёл в дом, и до первых петухов боялся нос высунуть.

— А что ж там такого страшного было?

— Не сказывал. Просто сказывал, что жутко. Макар ходил, под нос чегой — то бубнил и лопату одну за одной втыкал, то там, то сям. Да только я так скажу: слепцы не только слепые, но и глухие — это все знают. С ними он никак не мог разговаривать. Стало быть, заговаривал что — то. Да и вообще: про нечисть разговаривать — грех, — Варвара быстро троекратно перекрестилась и сплюнула через левое плечо. — Чур меня, чур…

Однако, затронутая Шумиловым тема оказалась слишком животрепещущей и потому после некоторой паузы женщина продолжила:

— А еще говорят, что глаз у него чёрный, дурной. Человека насквозь видит. Если кто мысли дурные против него держит — враз поймёт и отомстит.

— И что, бывали такие случаи?

— Да. Говорят, раньше у него сосед был, Потапенко, на соседнем участке проживал. И на этого Маврикия однажды расшумелся — дескать, твоя кошка моих цыплят передушила. Надо, мол, посмотреть, на какие такие доходы ты живешь… Маврикий тогда при людях плюнул ему под ноги. А на другой день у Потапенки все лицо заплыло — ячмени вскочили по два на каждом глазу. И с того дня стал он болеть, а через полгода уже на погост снесли. Вот так — то.

— Ну, а если человек к нему с добром? Скажем, вот я попрошусь, может, вылечит меня от моей хвори? А то уж я замучился совсем, лечусь, лечусь, а ничего не помогает.

Хозяйка с сомнением посмотрела на Алексея:

— Ну, не знаю.

— А что… пойду завтра с утра. Авось не прогонит и под ноги не плюнет.

— Не — е… с утра его не бывает. Уезжает рано утром, и до обеда его нет. Только вечером надо идти. У него и сила — то вся вечером. Да и то, лучше загодя сговориться. Он непрошеных гостей не любит.

— Так я ж не просто так, я заплачу денег. Неужто ему деньги не нужны?

— Да кто ж его, лешего, разберёт, что ему надо, — сказала и быстро — быстро перекрестила свой рот.

Алексей ещё посидел в саду под вишнями, помог хозяйкиному сынишке, важно представившемуся Петром, построить из обрезка доски катерок с бумажным парусом, а потом решил пойти прогуляться. Солнце почти закатилось, полуденный жар уступил место комфортному теплу мягких южных сумерек. Навстречу Шумилову тут и там попадались коровы, подгоняемые бежавшими сзади с хворостинами детишками — это местное стадо возвращалось с пастбища. Мирная крестьянская жизнь проявлялась в привычных деревенских звуках — в перекличке петухов, звяканьи колодезных журавлей в уключинах, криках детворы, истово гонявшей лапту посреди улицы.

По описанию хозяйки Алексей без труда отыскал дом странного одинокого шведа. Его ворота действительно оказались весьма приметны — старые, почерневшие, створки, сколоченные из растрескавшихся массивных досок, висели на разной высоте с заметным на глаз перекосом. Ничего, кроме ворот, разглядеть Алексею Ивановичу не удалось, внутреннюю часть усадьбы скрывал глухой высокий забор, такой же старый и почерневший, как сами ворота. И что же там, за этим забором? Вообще, швед Макар — тот ли человек, которого следует отыскать Шумилову? Никаких признаков жизни за этим забором не было: ни лая собаки, ни огонька, пробивающегося сквозь плотно закрытые ставни на окнах дома — ничего такого. Казалось, дом необитаем. Хорошо бы взглянуть, что там делается внутри.

Алексей осмотрелся кругом и увидел большое шелковичное дерево, росшее на углу участка, примыкавшего к дому Макара. Оно раскинуло свои ветви так просторно и широко, что, взобравшись на него, можно было бы без затруднений разглядеть двор за глухим забором и, если повезёт, даже его обитателя. Но о том, чтобы влезть туда самому, не могло быть и речи. Нужен был помощник, да такой, который не вызвал бы подозрений. Подумав немного, Шумилов понял, как ему надлежит действовать.

На другой день, поутру, встав пораньше и выпив кринку молока у своей гостеприимной хозяйки, Алексей отправился к Антонину.

— Нужен смышлёный мальчишка лет 10–12, — начал он прямо с порога, — Не рохля, умеющий лазать по деревьям.

— Хм… У соседей есть сын, ученик реального училища. А что случилось — то?

— Долго рассказывать, а время не ждет. Говоришь, в реальном учится… А попроще? Скажем, сын прислуги? Такой, чтоб босиком мог побежать, да с дерева спрыгнуть.

— У кухарки сынишка как раз такой сорванец.

— Надо найти его и поживее.

Буквально через пару минут на взятом извозчике они уже катили на квартиру кухарки. Большой, в несколько квартир, одноэтажный дом давал приют не менее чем десятку семей. Здесь были все приметы убогого быта: рассохшиеся оконные рамы, облупившаяся краска на косяках и наличниках дверей, развешанное на верёвках поперёк двора застиранное бельё и тот особый запах бедности, который неизменно поселяется в таких многоквартирных домах городских пролетариев. В пыли под покосившимся забором босоногая ребятня из битого кирпича возводила нечто, символизировавшее в детском воображении крепость Азов. Из трескотни детских разговоров доносились бессвязные обрывки: «Я буду азовским сидельцем… И я тоже буду… И я… А кто будет за турков?.. Сам играй за турков».

Приблизившись к группе маленьких зодчих, Антонин спросил: