Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет - Владимир Михайлович Семёнов

назначение было для меня неожиданным, я не знал индонезийский язык, тогда как на нашей дипломатической службе было много высококлассных знатоков Индонезии. Безмерно благодарен моим коллегам, особенно В. А. Селезневу, наставлявших меня терпеливо на первых порах.

Размеренная неторопливая жизнь индонезийцев заставила меня после «мгновенного» Сингапура вспомнить о мудрости «восточного поведения» И. Ф. Шпедько, уже покойного, работавшего последние годы на посту посла в Индонезии. Я еще мог видеть на некоторых бумагах его пометки.

Церемонии и встречи в Индонезии проходили не спеша и с частыми опозданиями, а беседы никто не торопился начинать сразу по делу. Что ж, все зависит от места, времени и разумного понимания обстоятельств.

Постепенно я привыкал к менталитету индонезийцев. В то же время открытость страны внешнему миру быстро меняла традиционный уклад жизни, особенно в столице и других крупных центрах. На английском, а иногда французском языках я мог содержательно побеседовать со многими лицами во власти, а мои вымученные фразы на индонезийском, на которых я мог продержаться не более пяти минут, вызывали великодушные улыбки и часто служили хорошим вступлением к серьезному разговору. Индонезийские министры, генералы, дипломаты, журналисты хорошо владели английским и охотно вели беседы на нем, подчеркивая этим свое образование и светскость.

Я заострил внимание на роли английского языка потому, что уже в конце ушедшего века он стал бесспорным лидером в мировом общении. Многие общепринятые понятия формировались на основе этого языка, который способен точно и недвусмысленно выразить мысль. По этой причине, как я нередко наблюдал, два собеседника, даже зная родной язык друг друга, часто предпочитали вести ответственный разговор на «нейтральном», третьем, языке — английском.

Другое мое наблюдение, возможно, небесспорно, но все равно хотел бы высказать его. Участвуя в ряде бесед в Лондоне посла Смирновского с англичанами, я видел, что его прекрасное знание английского и англичан, его умение вжиться в саму их натуру и вести себя подобно им имело нередко результатом настороженность и охлаждение со стороны собеседников. Наверное, беседуя с чужестранцем, мы все же должны сохранять свою самодостаточность, иначе может возникнуть ощущение фальши.

В этой мысли меня утвердил не один случай. Когда в Джакарте я посещал министра иностранных дел Кусума-Атмаджу, а посещал я его в силу обстоятельств довольно часто, то поначалу брал с собой в качестве переводчика сотрудника — прекрасного знатока страны. Но затем я понял, что это стесняет министра, свободно говорящего по-английски. Думаю, он ощущал ненужность присутствия третьего лица, как бы нарушающего естественность разговора двух собеседников. В последующем мы часто беседовали вдвоем и, как мне кажется, с большей обстоятельностью и пониманием, с большим доверием. Читая, например, какое-нибудь послание или заявление Горбачева, министр, не смущаясь, просил объяснить «как-нибудь попроще» некоторые пассажи передаваемого ему документа.

Еще одно важное правило — не показывать, что знаешь больше собеседника. Однажды на встрече с английским послом, с которым у нас всегда было доброе взаимопонимание, я стал вспоминать годы своей работы в Лондоне и рассказывать о важных лицах, с которыми мне довелось встречаться. Мой собеседник, работавший все больше за рубежом, почувствовал, что я рассказываю нечто сверх того, что он сам знал в своей собственной стране, и помрачнел. После я долго корил себя за свою глупость.

Закончу одним общим замечанием: дипломатия и протокол действенны тогда, когда они основываются на цивилизованном и естественном поведении людей. А главное всегда — взаимное уважение, здравый смысл и чувство меры.

О «прозе» в дипломатии

Не гордись званьем, а гордись знаньем.

За ученого двух неученых дают, да и то не берут.

«Находишь всегда то, чего не искал».

Закон Лемма Мэрианна

Жизнь окунула меня в дипломатию более чем на 40 лет. Половина этого срока пришлась на работу за рубежом в советских посольствах, где я активно многому учился, многое познавал и чувствовал вкус реальной дипломатической деятельности. Это отнюдь не значит, что годы работы в центральном аппарате МИДа в Москве не имели к дипломатии никакого отношения.

Работая в Договорно-правовом управлении, во Втором европейском отделе, в Секретариате заместителя министра, в Управлении оценок и планирования, я был допущен на самую что ни на есть дипломатическую кухню. Там разрабатываются позиции по большим и малым проблемам, возникающим в отношениях государств, выверяются позиции по документам и историческим прецедентам, происходит согласование с заинтересованными организациями и ведомствами. Не познав эту кухню, дипломат, работающий за рубежом, не сможет реально оценить значимость тех или иных нюансов позиции Центра на переговорах с местными партнерами, он ограничен в аргументации, а следовательно, недостаточно профессионально эффективен.

Но при всем том нужно признать, что работа в аппарате МИДа во многом кабинетная и подобна чиновнической работе в любом другом министерстве. Работая на разных ступенях здешней служебной лестницы, от референта до заместителя заведующего отделом и главного советника, я неизменно был включен в длинную иерархическую цепочку согласований, которые требовались почти по любому вопросу. Только в отдельных, пожарных, ситуациях, можно было бежать напрямую к министру, точнее, к его первому заместителю, который, также, со своей стороны, укорачивая цепочку согласований, звонил по правительственной связи другим министрам и членам Политбюро, чтобы мы могли вовремя отреагировать на возникшую ситуацию.

Моя мысль сводится к тому, что, работая в стенах своего министерства, дипломат как бы защищен этими стенами. Иное положение дипломата в посольстве, где сплошь и рядом ему, подобно артисту на эстраде, приходится исполнять «сольные номера» на основе тех поручений, которые посольство получает из своей столицы, а также постоянно и самостоятельно реагировать на все происходящее в стране пребывания. Я думаю, что тут можно провести параллель, например, с летчиком в полете и летчиком, который на земле отрабатывает маршрут и технику полета.

Мне всегда было много интереснее работать в посольстве. Интересно в незнакомой, «иностранной» по языку, культуре, обычаям среде всегда находиться на уровне и решать возникающие проблемы «с ходу». Интересно в считанные месяцы, а то и недели осваивать то, что годами внушается на академических занятиях. И особенно интересно — знакомиться со страной, общаться с ее гражданами. Это живое общение открывало глаза на многое, особенно человеку из отгороженного от внешнего мира советского государства.

Но перейду к тому, что я называю прозой в дипломатии.

Дело в том, что в каждом посольстве за парадными приемами, визитами, переговорами скрывается обычно малоприметная и к тому же малоприятная работа. Называют ее организационной, хозяйственной, технической, облагораживают определением «протокольная», но суть остается неизменной: чтобы дипломатический обед или