Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове - Сол Слэш Хадсон

Поездка домой тоже прошла незабываемо. Мы сидели в арендованном фургоне, пили и играли на акустических гитарах, и я придумал мелодичное вступление к песне, которая потом превратилась в Paradise City. Дафф и Иззи подхватили мое вступление и начали наигрывать, а я стал сочинять последовательность аккордов. Я начал напевать мелодию и играть ее снова и снова. Тут вступил Аксель.

Take me down to the Paradise City… (Забери меня в райский город… – примеч. пер.)

Я продолжал играть и набросал пару слов. «Where the grass is green and girls are pretty», – пропел я. (Где зеленая трава и красивые девчонки – примеч. пер.) Тут мне показалось, что звучит это совершенно по-гейски.

«Take me down to the Paradise City», – снова пропел Аксель.

«Where the girls are fat and they’ve got big titties!» (Где девчонки жирные, и у них большие сиськи! – примеч. пер.) – прокричал я.

«Take… me… home!» (Забери меня домой! – примеч. пер.) – пропел Аксель.

Было решено, что строчка про зеленую траву немного получше, и, несмотря на то что мне больше нравился второй вариант, меня переубедили.

Я расширил основную структуру песни, а остальные по очереди сочиняли импровизированный текст – словно мы ехали на автобусе в летний рок-н-ролльный лагерь. И когда на горизонте снова показался Лос-Анджелес, я понял, что так оно и есть. Когда мы сочинили весь припев, я вступил с таким мощным тяжелым риффом, который уравновешивает всю песню. И в этот момент Paradise City стала моей любимой песней Guns N’ Roses.

Как бы радостно и весело ни звучала эта история по сравнению с остальной нашей жизнью, она и правда такой была, именно так мы себя ощущали.

Наш новый менеджер Бриджит помогла нам успешно перейти на следующий уровень, по крайней мере, в рамках лос-анджелесской клубной сцены. Тот факт, что мы играли в Сан-Франциско, помог создать вокруг нас некоторую шумиху и запустить сарафанное радио – мы стали расширять фан-базу. После этого нам начали доставаться выступления на более престижных концертах, но сначала пришлось пройти долгий путь. Мы были одной из самых обсуждаемых групп в Лос-Анджелесе того времени и вызвали интерес у лейблов. Слухи расползались, и когда Том Зутаут из «Геффен Рекордс» впервые увидел наше выступление в «Трубадуре», после двух песен он специально ушел, на всякий случай сказав каждому агенту из музыкального бизнеса, которого встретил по пути, что мы отстой, – потому что собирался сам немедленно подписать с нами контракт.

Том стал легендой после подписания контракта с Mötley Crüe – он был тем парнем, за которым следят все остальные представители индустрии, потому что благодаря своей интуиции находил в грязи музыкальной сцены Сансета золотые самородки. В следующий раз, когда мы выступали в «Трубадуре», Том зашел за кулисы и представился, и помню, как мы подумали, что он единственный представитель музыкальной индустрии, заслуживающий нашего уважения, потому что его достижения говорят сами за себя. Его энтузиазм был искренним. Он сказал нам, что мы лучшая группа, какую он только слышал со времен AC/DC, а когда говорил о нашей музыке, мы увидели, что он понимает ее лучше, чем кто бы то ни было. За эти годы у нас было много взлетов и падений, но Том по-прежнему может легко привлечь мое внимание. Когда он хочет, чтобы я пришел послушать группу, которую он думает подписать, ему стоит лишь сказать: «Не видел ни одной группы, которая бы так же круто играла рок с тех пор, как впервые услышал вас». В том разговоре в гримерной было что-то очень искреннее, и, хотя Тому мы тогда об этом не говорили, мы не собирались подписывать контракт ни с кем другим.

Том попытался сделать вид, что выбирает из нескольких групп, но у него не вышло. Разошлись слухи, что он нами интересуется, и в одночасье все остальные лейблы всполошились и тоже решили с нами связаться. Менеджером все еще была Бриджет, но, так как у Вики Гамильтон было гораздо больше связей в Лос-Анджелесе, все представители индустрии звонили ей, чтобы связаться с нами. И этого оказалось достаточно для возрождения отношений с Вики.

Замечательное было время: прежде чем подписывать контракт, мы старались получить как можно больше бесплатных обедов, ужинов и напитков, а также всего того, чем крупные лейблы пытаются соблазнить артистов. Следующие два месяца за нами ухаживали «Кризалис», «Электра», «Уорнер Бразерс» и еще несколько лейблов. Мы заваливались в прекрасные рестораны и заказывали экстравагантные жидкие обеды, а потом просто сидели за столом и играли в игру. Единственное, к чему мы приходили, это то, что нам нужно снова встретиться за обедом, чтобы обсудить дальнейшие детали, прежде чем прийти к соглашению.

Так продолжалось до того дня, пока мы не решили встретиться с Дэвидом Геффеном и Эдом Розенблаттом и подписать контракт с «Геффен Рекордс». Пока мы вели переговоры, я все время смотрел на Дэвида, которого не видел лет с восьми, вспоминал старые добрые времена, когда разгуливал по его офису вместе с папой, тот приносил ему свои работы, и думал, помнит ли он меня. Он, конечно, не помнил, как позднее узнала моя мама. Мне захотелось непременно снова попасть в туалет в офисе «Геффен», где в моих детских воспоминаниях на стенах был хипповский коллаж в стиле шестидесятых из картинок, вырезанных из старых рок-журналов. Как я был счастлив, когда увидел, что он все такой же.

Переговоры прошли быстро: мы потребовали шестизначную сумму, что, среди прочего, было неслыханным авансом для новой неизвестной группы в 1986 году. Они согласились. Вики Гамильтон выполняла работу нашего менеджера, поэтому свела нас с Питером Патерно, который стал адвокатом группы. Питер составил нам контракты, и сделка состоялась.

Guns N’ Roses наконец-то подписали контракт, и, как только мы это сделали, наш новый лейбл не разрешил нам больше выступать. Они хотели, чтобы мы залегли на дно, создали мистический образ и за это время привели дела в порядок: они настаивали, чтобы мы нашли настоящего менеджера и продюсера и сосредоточились на записи альбома. Они хотели, чтобы мы жили на аванс и не отвлекались на еженедельные концерты, а предпринимали необходимые следующие шаги. Ни они, ни мы тогда не знали, что давать нам свободу распоряжаться какими бы то ни было деньгами – плохая идея. Нам дали степень свободы, какой мы никогда даже не нюхали. Тот факт, что мы не будем выступать, больше всех беспокоил меня. Мы что, будем просто сидеть сложа руки и прожигать тысячи долларов? Ой-ой, это плохо кончится. Нам и раньше удавалось каждый день превращать в эпичное приключение за счет бюджета, который мы наскребали по карманам с утра. Теперь, когда у нас был этот огромный аванс и контракт с лейблом, слишком многое стало возможно.

Как выяснилось тогда и потом много раз подтверждалось – худшее, что могло случиться с этой группой, – отсутствие работы и наличие кэша.

Неугомонность – катализатор непостоянный. Она может подтолкнуть к достижению цели, а может и привести к летальному исходу, и выбор не всегда за тобой. Мой неугомонный характер подарил мне прозвище и всегда заставлял искать острых ощущений, с нетерпением ждать следующего концерта или следующей вершины, на которую можно было бы забраться. Эта черта характера выходных не берет.