Хозяйка книжного магазина - Наталья Солнцева

— Букин тут ни при чем, — Ева опустила глаза, наклонилась к его уху. — Это все Молох! Его позвали, он откликнулся. А Букин не так глуп! Сумел найти ту струнку в душе человека, которая постоянно натянута, — жизненный успех. Карфагену грех было обижаться на своего покровителя — золото текло в город столь же полноводной рекой, что и кровь на алтари. На плантациях трудились рабы, таможни не дремали, флот господствовал в Средиземноморье, отовсюду торговые караваны и суда свозили слоновую кость, мрамор, драгоценности, посуду, ткани, оружие, благовония. Изысканная культура, утонченное искусство, роскошь и нега, как ни странно, уживались бок о бок с патологической жестокостью.

— Карфаген пал, и хватит об этом! Там не найти ответов на интересующие нас вопросы. Кто, например, снимал помещение на «Щелковской»? Какое отношение имеет тепличное хозяйство к смерти Вероники? Что произошло с Мариной? Почему она разгуливает по коридорам общежития, тогда как Стас и подруга считали ее пропавшей?

— А та женщина… Хромова? — перебила Ева. — Она случайно не собиралась поработать в теплицах?

Старица

Зинаида Васильевна с жалостью смотрела на сына.

— Ты ешь, ешь, — подкладывала она ему на тарелку картофельное пюре. — Рыбки хочешь?

Сельдь бывшая учительница Хромова засаливала по собственному рецепту, с пряностями, в небольшой деревянной бочке. Валерик с детства такую любил. Но на сей раз отказался.

— Нет. Лучше сделай мне чаю с мятой.

Он жевал без аппетита, только чтобы не расстраивать маму.

— Похоронили Яночку? — робко спросила она.

Хромов молча кивнул. Он не собирался вдаваться в подробности.

— Ты не переживай так. Гляди, с лица спал, брюки болтаются. Не сложилась у вас любовь-то, чего ж убиваться? — Зинаиду Васильевну мучило любопытство, отчего умерла молодая женщина, ее бывшая невестка. — Болезнь, она никого не щадит.

Валерий отложил вилку, вздохнул. Он притворился, что не понял материн намек. Обсуждать обстоятельства гибели Яны не хотелось.

— Мам, ты не знаешь, где Колька Драгин живет? Он не развелся еще с женой?

— Вроде нет. Коля пить начал, у них скандалы пошли… дерутся, но не расходятся. Куда ж разбегаться, когда дети малые? Двое у них!

— Да ну? — удивился Хромов. — Надо бы повидаться.

— Только они из Старицы уехали. Мне давеча пенсию Вера приносила, соседка ихняя: поболтали мы с ней, знакомых вспомнили… кто жив, кто умер, у кого внуки уже растут. Она мне про Драгиных и рассказала. Мол, Кольку жена в деревню увезла, чтобы от дружков-пьянчужек его отвадить, живут в бабкином доме, скотину держат, огород. Да и детишкам вольготнее на свежем воздухе.

— Что за деревня?

— Рыбное, на самом берегу Волги. Когда-то детский лагерь там был, не помнишь?

Хромов задумался. Летние лагеря были неотъемлемой частью его детства: отпуск учительский длинный, вот мама и подрабатывала воспитательницей в лагерях отдыха для школьников. Денег всегда не хватало, а так и сын присмотрен, и заработок дополнительный обеспечен.

Валерий невзлюбил лагеря — жизнь по расписанию, хождение строем, культмассовые мероприятия вызывали у него не меньшее отвращение, чем музеи и походы по историческим местам. Такой уж он уродился — замкнутый, предпочитающий тишину и одиночество шумным компаниям.

— Ты меня лучше дома оставь! — упрашивал он Зинаиду Васильевну.

Но та ни в какую. Боялась — без ее неустанной опеки вырастет хулиган, не сладишь потом.

— Зачем тебе Драгины? — спросила мать, возвращая его из детства в печальное и тревожное настоящее.

— Колькина жена приходится дальней родней Яне, — нехотя пояснил Хромов. — Может быть, они еще ничего не знают. Не мешает сообщить.

Зинаида Васильевна всплеснула руками.

— Ой, верно! А мне-то невдомек! Старею…

После обеда Хромов поехал в Рыбное.

Деревня зимой выглядела уныло, заброшенно. По грязному снегу тянулись колеи, из-за заборов лаяли дворовые собаки. Некоторые дома пустовали, стояли с заколоченными окнами. Перспектив тут для молодежи никаких не было — рыбное хозяйство захирело, ферма пришла в упадок, клуб стоял без отопления и электричества, разваливался, — люди жили за счет подсобных хозяйств, ловили рыбу, сдавали молоко. Кто побойчее подались в поселок неподалеку, в Старицу, в Тверь — налаживать житье-бытье. А кто, наоборот, как Драгины, сбежали от цивилизации в глухомань, бездорожье. Во всем своя прелесть и своя необходимость.

Дом Драгиных Валерий нашел легко: первый после поворота в сторону клуба — так ему подсказали местные на автобусной остановке.

Во дворе мальчик лет шести стрелял из рогатки по воронам. Он резво подбежал к воротам.

— Ты к нам, дяденька?

— А ты Драгин? — улыбнулся Валерий.

— Да.

— Тогда к вам. Родители дома?

— Мамка скотине варит, — картавя, старательно выговорил мальчик. — А папаня спит.

В будке у сарая грохотал цепью и заливисто лаял огромный рыжий пес.

— Не съест меня твой волкодав?

Мальчик покраснел от удовольствия, засмеялся, показывая редкие зубы.

— Не! Он добрый.

— Ну, веди меня в дом.

В кухне у печи хлопотала располневшая, совсем не похожая на тоненькую, застенчивую невесту, какой запомнил ее Хромов, жена Николая Драгина, Настя.

— Ой! — растерялась она. — Ты кого привел, Ромка?

— Я Валерий, муж Яны.

Женщина, не понимая, уставилась на гостя.

— Яна Вербицкая, — сказал Хромов. — Мы с ней познакомились у вас на свадьбе.

— Валера? — узнала наконец хозяйка. — Каким ветром тебя принесло? Ты ко мне или…

Хромов поспешил ее успокоить:

— К тебе, к тебе.

За стеной в комнате заплакал маленький ребенок, и Настя побежала к нему. Было слышно, как она ходит, скрипит половицами, что-то напевает, укачивая ребенка.

«Наверное, приняла меня за Колькиного дружка-алкаша, испугалась», — подумал Хромов.

Ромка схватил со стола оладью, начал жевать, зыркая исподлобья на гостя. От печи шел жар, пахло вареной картошкой, буряками; в огромном казане что-то булькало.

— Иди во двор, — тихо сказала Настя сыну. — Братика разбудишь.

Мальчик беспрекословно подчинился: взял еще пару оладий и вышел.

— Строгая ты, — усмехнулся Валерий.

Хозяйке было не до пустой болтовни. Ее ждала тяжелая деревенская работа — стряпня, стирка, уход за скотиной, потом, возможно, бессонная ночь с ребенком. Она устало опустилась на табуретку.