Я выбрал бы жизнь - Тьерри Коэн

Удивление и радость встречи, но и неловкость от своего жалкого положения смешались в нем, его охватил страх. Чего хотел от него сын? Почему улыбался так приветливо? Он уже видел его таким?

Симон сел напротив него. Он выглядел смущенным, поджимал губы с каким-то неопределенным выражением.

Жереми хотел заговорить с ним, но издал лишь сдавленное мычание.

Не зная, что сказать или сделать, Симон показал подарок и, улыбаясь, положил сверток на колени Жереми.

— Я тебе его разверну, если хочешь.

Жереми был счастлив услышать от него «ты».

Симон разорвал бумагу и достал кепку и шейный платок. Поколебавшись, он повязал платок на шею отцу. Потом надел ему на голову кепку и отступил на шаг, чтобы посмотреть на него.

— Тебе идет.

Жереми едва заметно дернул головой в знак благодарности и тихонько поднял руку. Внимание Симона было ему бальзамом на сердце.

Он осторожно вдохнул, пытаясь произнести хоть слово, но опять издал лишь невнятные звуки.

— Ты хочешь со мной поговорить? Сестры сказали, что ты можешь писать правой рукой. Они дали мне бумагу и ручку.

Стало быть, у него остался способ общения.

Он взял бумагу и ручку и написал:

«Почему ты пришел меня навестить?»

Симон взял у него из рук листок и, прочитав вопрос, не сразу поднял голову. Он задумался, невесело усмехаясь.

— Потому что у тебя день рождения. И сегодня ты, может быть, мой отец.

Эти слова взволновали Жереми.

Жестом он потребовал бумагу.

«Ты уже приходил после нашей последней встречи?»

Симон кивнул:

— Да, часто. И в каждый твой день рождения. Но ты никогда не задавал мне таких вопросов.

Они обменялись глубокими взглядами, в которых было столько слов, столько жестов любви, столько сожалений и столько радости.

— В каждый свой приход я надеялся, ждал знака, взгляда, который сказал бы мне, что передо мной тот человек, которого я оставил тогда, в гостиничном номере. Первые пять лет ты отказывался меня видеть. Потом я все-таки прорвался к тебе, но ты оставался холодным, недоступным. Я видел, как мечутся твои глаза, силясь понять, что я здесь делаю. И каждый раз я понимал, что ты не в нормальном твоем состоянии. Что внутри этого неподвижного тела ты — тот, другой. Сегодня — иное дело. Странно, я это понял почти сразу.

Глаза Жереми затуманились. Его сын искал его, ждал. Симон взял его за руку.

— Как ты ухитрился оказаться в таком состоянии? — спросил он мягко. — Разве не было другого выхода?

«Может быть, но тогда у меня не было выбора. Расскажи мне о себе, о своей жизни, о брате. О матери».

— Думаешь, это хорошая идея? — спросил Симон, подняв брови.

Жереми кивнул.

— Мама и Тома не знают, что с тобой случилось. Я никогда не рассказывал им ни о нашей встрече в день твоего выхода из тюрьмы, ни о нападении на тебя — я узнал о нем назавтра, когда пришел к тебе в гостиницу. Я сочинил для них байку об автомобильной аварии. Ты, мол, прикованный к инвалидному креслу, живешь где-то во Флориде. Я должен был удалить тебя от них, пусть думают, что ты где-то не здесь, безобидный для них, в каком-то смысле наслаждаешься жизнью. Скажи я правду, мама бы себе не простила. Она решила бы, что ты довел себя до такого состояния, чтобы спасти ее. И она не смогла бы жить спокойно, зная, что ты так близко и дела твои так плохи. Это я поместил тебя сюда. Я консультировался со специалистами. Читал медицинскую литературу, искал случаи амнезии, похожей на твою, но ничего не нашел. Врачи говорят, что вряд ли к тебе полностью вернется твоя истинная личность. Но я не теряю надежды…

Жереми сжал руку Симона. Ему, недостойному отцу, повезло с сыном. С сыном, который все еще надеялся вновь обрести своего отца, пусть даже парализованного.

— Ах да, — продолжал Симон, — забыл тебе сказать: мы с Тома оба женаты и у нас есть дети! У меня мальчик и девочка. Моему сыну двенадцать лет. Его зовут Мартен, как… твоего отца. Жюли шесть. У меня есть фотографии.

Он достал бумажник и открыл его. Жереми увидел двух прелестных детишек, стоявших в обнимку на пляже.

— Забавные, правда? — улыбнулся Симон. — А у Тома сын Саша, пять лет. Они живут в Лионе. Тома — управляющий французского филиала крупной американской компании. А я художник. Мои картины неплохо продаются. Ну вот, что еще сказать? Знаешь, нелегко уложить столько лет в несколько слов.

Эти фотографии, комментарии Симона, то, как он был рад поделиться с отцом, — все это наполнило Жереми радостью. У него есть семья, внуки! Он одолел своего двойника и помог этому счастью осуществиться.

«Я счастлив за вас.

Ты не сказал, что сталось с твоей матерью. Можешь мне рассказать. Я надеюсь, что она счастлива».

Симон промямлил, запинаясь от смущения:

— Замуж она больше не вышла, но живет с мужчиной уже пятнадцать лет. Его зовут Жак. Он адвокат. Она больше не работает. Предпочитает заниматься внуками. Она чудесная бабушка.

Жереми опустил глаза. Виктория больше не принадлежала ему. Лишь считаные часы, считаные дни прожил он с ней.

«Я устал. Отвези меня в палату, пожалуйста».

Симона, казалось, огорчила внезапная усталость отца.

Он подкатил кресло к его кровати. Снял с него одежду, поднял на руки и уложил. За дверью санитарки уже начали разносить ужин.

Симон подоткнул отцу одеяло. Его рука неуверенно приблизилась и погладила ему лоб.

— Я буду приходить к тебе, часто. И непременно каждый год в твой день рождения.

Жереми сжал руку и протянул кулак. Симон с минуту смотрел на него, потом нежно стукнул своим кулаком о кулак отца.

— Я очень хорошо это помню. В тот день все было наоборот: я лежал на больничной койке, а ты стоял рядом. Я часто нуждался в тебе все эти годы. Мне так хотелось, чтобы ты был моим отцом и жил счастливо с мамой. Хотелось настоящую семью!

Он удержал слезы, перехватившие ему горло, нагнулся и поцеловал отца.

— Прошу тебя, возвращайся в следующий раз поскорее, — шепнул он и вышел.

Жереми остался один; его ждал сон.

8 мая 2055

Это был его последний день. Он понял это, едва проснувшись.

Жереми узнал больницу. Та же палата или другая, похожая.

Он был стар, и тело его больше не боролось за жизнь.

Он не мог рассеять плотные клубы густого пара, колыхавшиеся в его мозгу, душившие мысль, туманившие видение, заглушавшие звук.

Он не был этим безвольным телом, которое мыли чужие руки. Он был душой, которая входила и выходила, искала направление, не зная, куда двигаться.