Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник) - Георгий Вайнер

Поэтому здесь напряженно и неслышно молотит сердце моей империи, здесь – центр возводимого мной мироздания. Здесь мой Родос, где я должен прыгать каждый день. Рубикон, который я перехожу ежечасно. Здесь поле моей ежеминутной битвы.

Вот оно – Бородинское поле, и небо Аустерлица, и окопы Сталинграда, и взятие Берлина, и никогда не утихающая буря в пустыне.

Огромные деньги, непрерывно двигающиеся в компьютерных каналах, излучают здесь гигантскую энергию и создают фантастическую атмосферу азарта, надежды, алчного восторга, страха. В этом огромном неуютном зале никогда не исчезает ощущение волнующего кровь флирта со смертельной опасностью.

Здесь – алтарь нашего презренного Храма Денег. Здесь – святая святых нашего прекрасного волшебного капища…

– Святая святых? – удивился мой финансовый директор Палей. – Евреи могли бы назвать это трефная трефных…

На стойке перед его столом – телевизор, всегда включенный, но звука нет, и комментатор на экране немо и страстно гримасничает.

– Итак, я продолжаю – рынок перегрет до предела! – говорил со страстью Палей. – Этот абсурд с краткосрочными облигациями доведет всех до большой беды… Вы меня не слушаете, Александр Игнатьич?

– Слушаю-слушаю, мудрый Вениамин, – положил я ему руку на плечо. – Думаю…

– Поделитесь, – смирно предложил Палей.

– Обязательно, – пообещал я. – В надлежащее время. Что там западные инвесторы?

– Мелко суетят. Тихо, вполне корректно выводят свои деньги… Малыми дозами.

Нет, что ни говори, а это мое счастье – не пришли еще сюда большие, настоящие игроки. Мелкие шкуродеры, барышники.

– Ага! Значит, так… – Я взял со стола телевизионный пульт, включил звук, и оживший комментатор со страстью науськанного пса яростно заорал мне в лицо:

– …Приход в большую политику таких фигур, как Серебровский, не может не настораживать. Скорее всего он привнесет в политическую жизнь те же методы, которыми пользуется в бизнесе. А как сказал один остроумно-злой аналитик, Серебровский способен систему бандитского капитализма превратить в механизм капитального бандитизма…

Ах ты, дерьмо этакое! Тварь! Я со злобой выключил телевизор, а Палей заметил снисходительно:

– Не обращайте внимания, обычные штучки наемников… Мелкие корыстные насекомые из отряда кровососущих.

Да, к сожалению, ситуация не располагает к моцартовскому изяществу и легкости финансовых операций.

Я обернулся к Палею:

– Что нам известно о запасах ГКОшек у «Бетимпекса»? Сколько может быть их сейчас на руках у Гвоздева?

– Тьма! – уверенно сказал Палей. – Сначала они от кулацкой жадности их сами гребли без счета. А потом им правительство силком набило за пазуху бумажек на миллиард. Я это по своим источникам знаю точно…

Я глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду:

– Значит, так, Вениамин Яковлевич… Завтра, за десять минут до закрытия торгов, сбросьте все наши ГКОшки.

– Все-е? – с испугом переспросил Палей.

– Все краткосрочные облигации. Мы к этому отношения не имеем, они переданы в трастовое управление «Вест-Дойче акционер банк». Передайте Фогелю и Кирхгофу по закрытой линии мое распоряжение. Устно, конечно…

– Вы не боитесь убить рынок?

– Как говорил один мой старый приятель – не преувеличивайте! Мы его не убьем. Немного уроним. А потом – поднимем… Сбросят немцы бумаги – докладывайте мне состояние биржи каждый час.

Я стоял посреди комнаты, весь из себя гулкий и облачно-пустой от хмеля, прижимая к груди свой шикарный чемодан. Лора, оторвавшись от работы на компьютере, смотрела на меня опасливо-подозрительно.

– Ну, ненаглядный мой гусар, какие совершил подвиги? – спросила она вполне незлобиво.

– Лора, подруга дней моих суровых, я сделал страшное открытие…

– Напугай и меня – за компанию.

– Я узнал, что выбитый из седла гусар – это кривоногий солдат в пешем строю. Представляешь, ужас? – возгласил я патетически.

– Страшно подумать, – кивнула Лора и показала на чемодан: – У кого-то в пешем строю отбил?

Я прижал чемодан к груди еще теснее:

– Нет, подруга, это мое… Законное! Исконное! Мой меч-кладенец… Я с ним и в пешем строю гусар!

– Одним глазком!.. Умоляю! – заверещала Лора.

Я положил чемодан на стол, нагнулся, всматриваясь в цифирь наборного замка.

– Номер забыл? – напугалась Лора.

Я схватился за голову:

– Забыл! Е-к-л-м-н! Забыл! Что теперь делать?

– Я знаю мастерскую, это тут, недалеко…

Я обрадовался:

– Ага! Давай лучше прямо в ментовку заглянем, попросим пособить наших защитников-лимитчиков!

– А что там? – тыкала Лора пальцем в чемодан.

– Я ж тебе сказал – меч волшебный, называется кладенец – в смысле ма-а-аленький такой клад, как бы игрушечный… Можно сказать, кладюнечка…

– Кот, противный живой трус, перестань мучить! Вспоминай лучше номер, балда ты этакая!

– Подожди, давай подумаем… Может, ты мне поможешь… Что-то я запамятовал – когда у меня день рождения?

– Экий ты садист, Котяра! Код – 25–04–62! 25 апреля 1962 года!

– Отпираем! – Я быстро закрутил колесиками-шестеренками замкового кода, и это было сказочное удовольствие – будто пальцами влез в волшебные часы, махонькую машинку времени. Щелчок!

Поднял крышку и увидел, что у Лоры вытянулось лицо.

Ах, какой же роскошный чемоданчик мне впарили когда-то за несусветную цену в магазине «Хэрродс»! Откинувшаяся крышка отделена дополнительной перегородкой на молнии. В днище чемодана, в глубоких покойных нишах, обитых светлой замшей, лежит бельгийский автоматический карабин «зауэр». Отдельно ствол, отдельно приклад, затвор, оптический прицел, четыре переливающиеся ярой медью гильз обоймы с патронами. Красавец ты мой! Неописанный! Таможней!

– Кот, ты что, сдурел? Зачем это?

– Привет из прошлого, – доброжелательно улыбнулся я. – Забыла, что ли? Это ж мой рабочий инструмент…

– Кот, у тебя же пистолет есть уже… Зачем тебе? – Лицо ее дурнело от натекающего тона тревоги.

Ласково оглаживая полированную ореховую поверхность приклада, я поделился:

– По сравнению с этой машинкой пистолет – просто уличная рогатка!

– Кот, что ты придумал? Я тебя спрашиваю – зачем?

– Сезон скоро открывается – на охоту пойду, – невозмутимо сообщил я. – В этом году разрешена охота на бронтозавров…

– Кот, хочешь – на колени встану?