После измены - Мария Метлицкая

– А что ты мне не сказал? Почему не предупредил? – Я попыталась обидеться.

– Знаю я тебя, трусиху. – Он был безмятежно спокоен. – Ты и на даче обычной грозы боялась!

– А, – сообразила я, – вот поэтому ты меня и напоил! Думал, усну и не прочухаюсь, да? Думал, ничего не замечу?

– Тогда бы я тебе подмешал клофелин, – задумчиво ответил он. – И точно уж воспользовался этой ситуацией!

– Смешно! – фыркнула я и забралась под одеяло.

Честно говоря, хотелось накрыться с головой. Так в детстве мы с Галкой и делали. И еще тогда, в детстве, начитавшись занимательной физики, мы очень боялись шаровой молнии.

А тише меж тем не становилось. Слабо верилось, что все это успокоится, угомонится, устанет и закончится к утру.

Я закрыла глаза. Впрочем, какой уж тут сон! В небе, временами почти белого, слепящего цвета, казалось, взорвался какой-то небесный склад, какое-то чудовищное по объему хранилище петард.

Леня сидел в кресле и листал журнал. Распахнулась балконная дверь, и он вскочил и придвинул к ней единственное кресло. Потом сел на край кровати.

Я подвинулась к нему и дотронулась до его плеча. Он развернулся и посмотрел на меня. Мы смотрели друг на друга, глаза в глаза, и продолжалось это недолго. Совсем недолго. Потому что долго смотреть друг на друга не было сил. Совсем.

Нет, голова не отключилась. Вот идиотское устройство! Я мельком вспомнила слова Риты Марголиной: «Мучили, терзали, истязали друг друга».

У нас все было не так. Совсем – не так. Была одна бесконечная, безграничная, ошеломительная и ошеломляющая нежность. Та, которая через боль, через преодоление. Мы не закрывали глаз – хотя смотреть друг на друга было больнее всего. Мы разговаривали друг с другом. Мы вспоминали сейчас все. Все, что было в нашей жизни. И все хорошее, лучшее. И все самое больное и страшное. Мы говорили глазами: «А помнишь?..» И понимали, что помним – все. И не надо никаких слов, выяснений и воспоминаний! Мы разговаривали друг с другом, как пришельцы с других планет, как марсиане или другие, неизвестные науке инопланетяне – никакого вербального контакта. Только тактильный, самый действенный, точный, безошибочный и прочный. Руки и тело не могут лгать. И глаза не могут лгать. Лгать могут только слова. А слов у нас не было. Да и ни к чему они вовсе. Мы просто поверили друг другу. Мы верили в то, что все может вернуться, получиться, – и опять сомневались, опять не верили. Мы признавали свои ошибки и не пытались их оправдать. Просто просили друг у друга прощение, просто очень просили друг друга все забыть. И очень сильно пытались в это поверить. Казнили друг друга и миловали – одновременно.

И еще – мы сейчас были незнакомцы и очень близкие знакомые. Все было изведанным и совсем неизвестным. Мы узнавали и познавали, как в первый раз, впервые, себя и друг друга.

Да что там говорить – и так все ясно.

Вспышки рьяного небесного разгула освещали на доли секунд лица. Мы жмурились, но не отводили глаз друг от друга.

Она думала о том, как он прекрасен. Его лицо, плотно сжатые губы, сдвинутые к переносью брови. Его руки, нежнее которых на свете нет. Впрочем, какой у нее опыт… Но опыт тут и вовсе ни при чем – так она была в этом уверена.

Он смотрел на ее лицо, прекраснее которого не было. И не потому, что не было родней! Просто ему нравилось в ней все. И всегда, кстати!

Потому, что это была его женщина! И какой там возраст и недостатки! О чем вы говорите! Смешно!

Он видел все ее морщинки, усталые глаза, потяжелевшую грудь.

И так, как он любил ее сейчас, сегодня, в этот момент абсолютного безумия и сумасшествия стихии, он не любил ее ни-ког-да! Ее – свою родную. Свою жену. С которой прожита лучшая часть его жизни. Лучшая – это он знал точно. Смешно было бы спорить!

Он узнал, понял, что не может жить без нее!

До него это, слава богу, дошло! И он очень надеялся, что вовремя, что не опоздал.

Прости его, Господи, за самоуверенность! Просто – прости. И еще – пожалей!

Мы уснули вымотанные и опустошенные. Да и безумство за окном начало постепенно стихать – тоже, видимо, притомилось.

Неожиданно рано утром проснулась и села на кровать. Кружилась голова и подташнивало. Сколько же я вчера выпила? Наверное, бутылки полторы точно. Я, которой всегда хватало двух рюмок коньяка или водки или одного фужера шампанского.

Покачиваясь и шаря ногами по полу в поисках тапок, я подошла к окну. Небо, набухшее, серое и тяжелое, висело как напоминание о прожитой ночной стихии. Море, темное, мышиного цвета, было тревожно и все еще беспокойно. На мокром песке валялись обрывки бумаги, покалеченные зонты и пляжные кресла, бутылки всех мастей и рваные полотна ткани.

И еще было очень тихо. Очень беспокойно и тревожно тихо.

Я зашла в ванную. На раковине лежал мой любимый… раненый сарафан – конечно, по-прежнему в винных разводах. Я пустила горячую воду и начала остервенело тереть испорченную ткань. Фигушки вам! Ничего не помогало. Ничего. Пятна стали чуть бледнее, чуть более размытыми. Но все они были на местах. Устав, я села на край ванны и разревелась.

Что я жалела больше в эти минуты? Свой многострадальный сарафан или свою покалеченную жизнь?

Пятна, пятна… Пусть поблекшие, но несмываемые эти чертовы пятна! И они всегда будут на моей душе. Никуда они не денутся! Три, жмыкай, посыпай солью или даже новомодными средствами. Как там говорила Ритуля: «Я забываю, но я помню…»

А я по-прежнему помню. Даже этой ночью я все помнила. Правда, это мне ее вовсе не испортило, эту ночь. Но ночь прошла. Всё, говорят, проходит. Или не всё? Или своя, родная приживалка-мышь по-прежнему сидит и скребет своими мелкими и острыми коготками. По сердцу.

Я – помню.

Я зашла в комнату. Он спал – безмятежно и спокойно, как ребенок. Счастливо так дрых. Мне почему-то захотелось его ударить. Сильно, наотмашь. По лицу. Потому что у него было лицо человека, у которого все в порядке. Который всегда и все, что ему нужно и хочется, получает. Всегда разруливает свои косяки и неприятности. Короче – как с гуся вода…

Что там про милость к падшим? Да и кто тут падший, право слово! Тут одни сплошные победители, с крепким и здоровым сном. Те, у кого все и всегда получается. У него всегда все получалось. И сейчас получилось – в смысле, получил все, что хотел. Проветрился, погулял на свободе. Нет – решил, что дома лучше. Спокойней дома. Да и внук должен родиться. А он был уверен, что будет внук, мальчик. Вот вернулся, и опять все чики-чики. Все наладил, восстановил. И опять все ровненько и гладенько. Ужин такой торжественный. Режиссер-постановщик хренов.

Наверное, и грозу он заказал у Господа Бога. Так, для декорации. Чтобы мощнее, проникновеннее и глубже. Накал эмоций, так сказать, вершина страстей, пик пылкости.

Хорошее какое словосочетание – «пик пылкости». Или – дурацкое?