Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

class="p1">— Мне всегда приятно бывать у вас, ваше превосходительство, — говорил резидент, пожимая руку английскому послу. — Я несколько лет работал в Англии и полюбил ее всей душой. Правда, в результате вероломные англичане вышибли меня из страны!

— Наверное, по ошибке, господин советник, — тонко улыбался посол, хорошо знавший о прегрешениях персоны нон грата в Лондоне.

Констатировав, что жлобы-англичане ' поскупились на «Гленливет», Розанов несколько погрустнел и неожиданно для себя выпил коктейль «драй мартини», который считал абсолютно смертельным для печени даже в малых дозах. Питер Данн со стороны краем глаза наблюдал за Розановым, которого уже ухватил прыткий датский журналист, но сам не подошел, а направил к нему начинающего шпиона Питера Фрея. Резидент КГБ обожал своих врагов, один звук истинно английского языка, даже подпорченного йоркширским или иным акцентом, завораживал его, и он тут же показал спину своему датскому собеседнику.

— Вам не скучно в Копенгагене после Лондона? — спрашивал Фрея Розанов. — Я тут просто подыхаю без галереи Тейт и Уэст-Энда! К счастью, здесь совсем недавно прямо во дворе дворца Эльсинор шекспировский театр играл «Гамлета», правда, пошел ливень и все испортил… Но это бывает раз в году!

— Я ведь не лондонец, мистер Розанов, я сам из Дорсета и чистой воды провинциал. Если я и скучаю, то только по валлийским замкам! — улыбался Фрей.

— Это городок, где погиб на мотоцикле полковник Лоуренс? Хотя, скорее всего, его ухлопали. Что вы закончили?

— Скромный университет в Ланкастере. Лондон я узнал, лишь когда поступил в Форин офис. Но все-таки я жил там пять лет.

— В каком районе? — заинтересовался Розанов. Он любил восстанавливать в памяти улочки и скверы, которые он усердно топтал башмаками, направляясь на операции и поглядывая, не тянется ли за ним «хвост» английского наружного наблюдения. Иногда во сне на него наплывали то Сохо с проститутками, звеневшими ключами у подъездов, то торжественный Виндзор с вековыми лугами, то Эдинбург с замком на горе и просторным кафедралом, где он слушал «Мессу» Бетховена, глотая слезы.

— Челси, — ответил Фрей несколько неуверенно.

— О, мой любимый район! На какой улице, если это не секрет? — Розанов действительно обожал Челси, особенно ближе к набережной. Он сразу же вспомнил, как по ошибке наметил встречу с агентом в ресторане гомосексуалистов на Кингс-роуд, за что был сурово покаран начальством. Фрей опять замялся:

— Я снимал там несколько квартир… ваше здоровье!

— Ваше здоровье! — ответствовал Розанов, от которого не укрылось смущение англичанина. Ясно, что разведчик — провинциал, каких уже давно зачисляют в кадры СИС, ибо лучшие люди предпочитают бизнес.

— Не пей много! — тихо пробурчала Лариса. — И вообще, уже народ расходится, а ты всегда уходишь последним! — И она потянула мужа к выходу.

Розанов довез жену до парка рядом с домом и жестами объяснил, что у него еще впереди важное оперативное дело. Правда, дело это было важнее любой операции: резидент был по уши влюблен, причем в жену своего подчиненного, что в корне противоречило всем советским и тем более чекистским канонам. На крыльях любви он мчался на минутное свидание в круглосуточном супермаркете, куда предмет его обожания Ольга вышла в одиночестве под предлогом срочной покупки спагетти для предстоящего домашнего ужина. Любовная операция несла риск для обеих сторон: в супермаркет хаживали и другие весьма наблюдательные советские граждане, хотя, конечно, никто из них не посмел бы заподозрить в прелюбодеянии резидента, который и Цезарь, и жена Цезаря, и выше всяких подозрений. Но счастье поворковать немного хотя бы над магазинной тележкой с продуктами подавляло страх у потерявших голову любовников. О, как жаждали они слиться в поцелуе в этом просторном, заваленном товарами зале!

Горский энергично доиграл партию в бадминтон, принял душ и заспешил в машину. Часы показывали десять часов. Через несколько минут, легко проверившись, он уже входил в конспиративную квартиру СИС на улочке рядом со Странд-уэй, где его ожидал Питер Данн.

— Здесь пленка с последними документами, снятыми в резидентуре, — сказал Горский, протягивая пакет. — Ну как ваш разговор с датчанами?

— Якоб Андерсен встал на дыбы, но я заявил, что вы — свободный человек!

— Конечно, им обидно, это можно понять, — заметил Горский, наливая себе апельсиновый сок. — С другой стороны, пусть они катятся к черту! Не для того я рискую, чтобы вся моя информация переваривалась в их провинциальных желудках. Они должны понимать, что английская разведка — это солидно, а датская — одно недоразумение! Впрочем, я тороплюсь, уже поздно, — он встал. — У меня к вам просьба: не могли бы вы предоставить мне безопасную квартиру для отдельных встреч?

— Для чего? — поинтересовался Данн.

— Для встреч с женщиной. Это серьезно.

— Это не составит большого труда, — любезно ответил Данн. — Кстати, я хочу, чтобы вы выбрали себе псевдоним для агентурных донесений.

— Себастиан, — коротко бросил Горский, уже давно выбравший себе кличку.

Питер Данн медленно переваривал все «за» и «против» предложенного псевдонима, а тут еще подвалила просьба о встречах на квартире с дамой.

— Извините меня, но я должен уточнить… насчет женщины… вы сами понимаете, — Данн мучился от собственного, столь бестактного вмешательства в личные дела гражданина и хомо сапиенс, что противоречило всему духу Соединенного Королевства.

— Я люблю ее, — весело заметил Горский, набросил сумку на плечо и, помахивая ракеткой, весело выскочил на улицу.

Виктория лежала в постели и листала книгу, взятую в датской библиотеке. Уже целых полгода она посвятила себя тщательному изучению истории феминистского движения в Дании, тема захватила ее, феминистки представлялись единственной партией, которая приходилась ей по сердцу, и было обидно, что пошлый обыватель путал феминисток с лесбиянками.

— Нам нужно серьезно поговорить, — фраза прозвучала знакомо-знакомо, словно из пьесы Чехова.

— Давай перенесем на завтра, я устал… — о, как он устал от всего этого бесконечного толчения воды в ступе.

— Я не могу так дальше жить, — сказала она и прислушалась к своему голосу. Получилось глупо и мелодраматично.

— Но, Вика, — он пытался говорить ласково, — мы живем вместе почти пятнадцать лет, хотя нормальный срок супружеской жизни — это семь. К тому же у нас нет детей.

— Неужели вся жизнь двух людей упирается в детей? — она даже вспыхнула. — Почему мы живем ради детей? Я прихожу в ужас, когда представляю, что должна рожать и у меня из чрева выползет нечто скользкое, обросшее волосами, красное…

— Прекрати! — ему стало противно. — Это удел всех. Во всяком случае, ты предала меня, когда сделала аборт, не сказав мне ни слова!

— Но, Игорь, я же любила тебя, ребенок разрушил бы нашу жизнь… мы были совсем молоды, денег было мало. Но почему, почему, почему