Зависть кукушки - Анна Акимова

Да нет же, нет! Я помню, я раздвигала сегодня шторы! Я еще посмотрела на градусник за окном и отметила, что на улице сильно потеплело. И еще помню, что за окном шел снег… Что, в мое отсутствие к нам домой кто-то приходил?..

Сережа! Его отпустили! Он приходил домой, а теперь наверняка побежал в магазин, потому что у нас в холодильнике пусто и грустно… Конечно, это Сережа, потому что ключ от нашей квартиры есть только у меня и у него. Ну еще у тети Жени. Это еще со времен моего детства повелось – наш ключ хранится у Ковалей, а их ключ у нас. На всякий случай… Но ни тетя Женя, ни Эдька никогда не заходят к нам в наше отсутствие, в этом я уверена.

Конечно, конечно же, это Сережка! От радости и облегчения я заплакала. Сейчас он придет, и я обниму его, и мне ничего не будет страшно. Я расскажу ему обо всем, что со мной случилось, и он во всем разберется, всему найдет объяснение, ведь он такой умный!.. Скорее бы он пришел… Нет, я не буду ждать, я лучше побегу ему навстречу, я знаю, куда он, скорее всего, пошел – в торговый центр, который через дорогу, мы не разминемся!

Я кинулась в прихожую и начала натягивать сапоги. Ой, можно же позвонить! Отбросив сапог, я вытащила из сумки телефон и, всхлипывая, набрала Сережин номер. Выключен или находится вне зоны действия сети… Наверное, разрядился, а подзаряжать Сережа его не стал, сразу побежал в магазин… Ладно, черт с ним, с телефоном!

И в этот момент телефон в моей руке зазвонил. Я посмотрела на экран: Витя…

– Да, Витя, – хлюпая носом, сказала я.

– Груня, ты плачешь? – Витин голос был усталым и каким-то тусклым. – Уже знаешь, да?

– Знаю, – рассеянно сказала я, пытаясь одной рукой натянуть сапог.

– Грунечка, ты не отчаивайся, – зачастил Витя. – Еще не все потеряно. Судить будут присяжные, если правильно построить защиту, они вполне могут вынести оправдательный приговор или посчитать вину недоказанной…

– Ты о чем? – недоуменно спросила я. – Какой суд? Какие присяжные?

Витя замолчал. Я слышала в трубке его дыхание и шум машин, наверное, он стоял где-то на улице.

– Значит, ты не знаешь, – наконец заговорил он. – Груня, Серега подписал чистосердечное признание.

…Это была худшая ночь в моей жизни. Я сидела на диване, завернувшись в плед, и думала о том, что рассказал мне Витя.

Во-первых, доказать Сережино алиби на момент пребывания его деда в кафе «Леденец» оказалось невозможным. Профессор подтвердил, что Сергей приходил к нему на консультацию, но точного времени не помнил, а кафе и корпус, в котором работал профессор, были расположены почти рядом, и в те промежутки времени, которые указывали профессор и водитель Гена, Сергей мог свободно успеть и отравить деда, и успеть на консультацию.

Во-вторых, в карманах куртки Сергея обнаружили следы препаратов, именно тех, которыми были отравлены его дед Юрий Григорьевич, его отец и мачеха. Результаты генетической экспертизы следов крови на его куртке еще не были готовы, но следствие уже не сомневалось, что эта кровь принадлежала Володе. И, якобы под давлением этих улик, Сергей сознался во всех убийствах и написал чистосердечное признание.

Я никак не могла понять, что заставило Сережу написать это чертово признание. Да, улики тяжелые, но они все равно косвенные, и отсутствие алиби еще не позволяет считать человека убийцей. Что, ну что с ним произошло? Может быть, его все-таки бьют?

Все, что произошло сегодня со мной – нападение в подвале, странное ощущение чужого присутствия в доме, задернутые шторы, – все отошло на второй план. Я не думала об этом, я думала только о том, что теперь будет с Сережей, что теперь будет со мной, что будет с нашей жизнью?..

Он брел по пустыне. Вокруг ничего не было, кроме песка – ни деревьев, ни кустов, ни даже барханов, только ровный песок до самого горизонта. Куда он шел, он не знал, но шел, и ноги вязли в песке.

Вдруг он увидел Груню, она стояла и махала ему рукой. Он рванулся к ней, но между ними вдруг возникла воронка, как омут, но только в песке. Неведомая сила засасывала куда-то вглубь струйки песка, зыбучая воронка ширилась, разрасталась, приближалась к тому месту, где стояла Груня. Он крикнул Груне: «Беги!» и кинулся к ней, но чем быстрее бежал, тем быстрее приближалась к ней воронка, он как будто толкал ее к Груне.

Он понял: надо бежать от нее, отводить от нее зыбун. Он повернулся и побежал, увязая в песке. Оглядываясь, он видел, как песчаная воронка двинулась следом за ним, она догоняла его, начинала засасывать, песок под ногами стал текучим, он заскользил, упал, поехал по склону внутрь воронки, глубже и глубже.

Удержаться было нельзя, песок тек между пальцами, он погружался, тонул, задыхался…

– Не гузынь, – строго сказала Ольга, и Сергей проснулся.

«Не гузынь» – значило «не плачь», «не хнычь», «не ной». Ольга, несмотря на всю свою любовь к нему, старалась, чтобы он вырос мужиком, и никогда не поощряла его плаксивости.

– Вырастешь, – говорила она, – в солдаты пойдешь, да начнешь гузынить! Тебя ж засмеют!

Пойти в солдаты не получилось. После того как он попал под машину, его нога так и осталась покалеченной. Со временем он научился ходить, почти не хромая, бегать на лыжах, но больших нагрузок нога все-таки не выдерживала.

Когда бабка переселила его к отцу, он почти перестал бывать у Лавровых. Только на большие семейные торжества отец был обязан являться сам и привозить его. Вряд ли бабка скучала по ним, но совсем вычеркнуть их из состава семьи считала неприличным.

Когда умерла Ольга, он решил, что ноги его больше не будет в доме Лавровых, но отец не позволил ему сделать это.

– Не руби с плеча, – сказал он ему тогда. – Идеальных родственников не бывает. Это семья твоей матери, твоя семья, твоя кровь, твои корни. Мало ли что бывает, люди не ангелы! И мало ли как сложится жизнь. Я не хочу, чтобы ты остался один, без опоры. Семья всегда поддержит, поможет…

Сейчас, в камере следственного изолятора, Сергей горько усмехнулся, вспомнив те отцовские слова. Папа был наивным идеалистом. Когда с ним, с папой, случилось несчастье, никто из Лавровых и пальцем не шевельнул, чтобы хоть чем-то помочь. И сам он оказался на нарах стараниями этой самой семьи, он в этом уверен.

Тогда, много лет назад, он послушался. Не потому, что ждал какой-то помощи и поддержки от Лавровых, просто не мог огорчить отца. Теперь он горько жалел о тогдашней своей слабости. Если бы он тогда порвал с Лавровыми, он не оказался бы сейчас в этой вонючей камере.

Что теперь будет с отцом? Если он выживет, ему потребуется долгая реабилитация, санатории, курорты, дорогие лекарства… Работать он не сможет, будет жить на жалкую пенсию по инвалидности. Груня, конечно, его не бросит, будет помогать, но что она сможет со своей библиотечной зарплатой…

Еще вчера он рассчитывал, что этот идиотизм с его задержанием быстро кончится, все обвинения рассыплются, как карточный домик, он выйдет из тюряги и займется делом. Он даже прикидывал, как бы, не бросая основной работы, подкалымить у Николая Рюмина. Еще вчера…