Другая женщина - Евгения Перова

Митя встал и на подгибающихся ногах пошел за Калей куда-то в глубь квартиры – на лоджию, как выяснилось. Лёка сидела в плетеном кресле, откинув голову на спинку и спала. Митя ужаснулся: руки-ноги как палочки, синие тени под глазами… Она была в длинной легкой юбке и какой-то цветастой размахайке. Острижена налысо, а она так гордилась своими волосами! Митя шагнул к ней, встал на колени рядом с креслом, взял Лёку за руку…

Каля осторожно притворила дверь и еще некоторое время смотрела сквозь жалюзи, как Митя целует Лёке руки, потом ушла. Лёка медленно открыла глаза, казавшиеся просто огромными на исхудалом лице, – увидев Митю, она выпрямилась и ахнула, а он, волнуясь, смотрел, как розовеют ее щеки и оживают глаза, как будто где-то внутри зажегся свет.

– Митя… Митя! Это ты?!

– Бессовестная! – сказал он, смеясь и плача одновременно. – Бросила меня! Как ты могла?!

– Митя! Господи, откуда ты взялся?!

– На все пойдешь, лишь бы от меня избавиться, да? Даже не надейся!

– Я не хотела быть тебе в тягость…

– Идиотка! Я чуть с ума не сошел!

Митя вынул ее из кресла – боже, какая легкая! Одни косточки! Он сел на диванчик, усадив Лёку на колени, и попытался поцеловать, но она отстранилась:

– Не надо…

– Почему это?! Я соскучился!

– Тебе не понравится… Я вся такая… химическая. И запах…

– Не выдумывай! Нормальный запах – твой, родной…

И Митя поцеловал ее, почти насильно, но потом Лёка ответила. Ну вот, наконец. Она вздохнула и положила голову ему на плечо:

– Я страшная… И лысая…

– Разве? Я не заметил! – Митя провел рукой по ее голове. – Смотри-ка, и правда! Послушай, это так сексуально!

– Да ну тебя! Пусти! Я отвратительная!

– Перестань! Ты самая красивая женщина в мире. Посмотри мне в глаза, ну!

Лёка робко взглянула.

– Давай покончим с этим. Покажи мне!

– Что показать? Нет! Ни за что! Не надо…

Но Митя уже поднял полу ее размахайки – Лёка закрыла глаза и вздрогнула, ощутив прикосновение его губ к тому, что когда-то было ее грудью.

– Ну вот! Я все видел. И не умер от ужаса.

И Лёка заплакала:

– Мне так тебя не хватало! Господи, какое счастье, что ты приехал! Я так тебя люблю…

А Митя погладил ее по темному ежику волос и сказал, улыбаясь:

– Я знаю, дорогая. Я знаю…

Тамара еще раз перечитала конец и всхлипнула, вытерев слезы краем простыни. Она никак не могла остановиться: все читала и перечитывала Димкины книжки, а «Письма к Леа» уже почти выучила наизусть. Ей казалось: если внимательно читать, то она поймет наконец, почему их «идеальный брак» рассыпался словно карточный домик. Иногда казалось, что понимает. Наверно, не так надо было жить. Не так себя вести, не так обращаться с Димкой. Не так его любить. Да просто больше любить. Но – поздно. А вдруг он вернется? Он же всегда возвращался из своих командировок! Дети – если еще не спали – тут же висли на нем радостными обезьянками: папа приехал, ура! Если бы он сейчас вернулся, Томка и сама вцепилась бы в него, как обезьянка, задыхаясь от счастья: Димочка, родной… любимый! И сама знала: нет, не вцепилась бы. Просто сказала бы: «А, привет! Ужинать будешь? Ты купил, что я просила, или опять забыл? Так я и знала! Конечно, где вам, благородным донам, помнить о такой ерунде!» А Димка мрачно посмотрел бы на нее и ушел к себе – шелестеть клавишами компьютера.

Как он сказал?

Ты не можешь меня вдохновлять!

Ты – гасишь…

Томка взвыла, уткнувшись в подушку, потом не выдержала, зажгла лампу, снова открыла «Письма к Леа» и начала читать сначала: «Для конца августа день выдался на удивление жаркий…»

Котову было тошно. Новогодний корпоратив, как теперь стало модно называть обычную рабочую пьянку, только-только дошел до стадии полной анархии, ибо шеф наконец благоразумно отбыл. Котову хотелось не то напиться, не то удавиться, как, бывало, говорила его бабка. Поэтому он решил поесть и вооружился пластиковой тарелкой, на которой пока что стоял пластиковый же стаканчик с теплой водкой. Он задумчиво рассматривал нанизанные на палочки конструкции из сыра, ветчины и оливок – хотелось жареной курицы или мяса. Вздохнул, залпом допил свою водку и закусил маринованным огурчиком. Тоска.

– Огурцы очень острые?

– Огурцы? Нет, скорее сладкие. – Котов поднял глаза и обомлел: с той стороны стола ему улыбалась Варька. Настоящая живая Варька!

– Варежка!

– Я!

– Ты откуда здесь?

– Ну, я вообще-то здесь работаю.

Котов перешел на ее сторону стола и радостно схватил за руку – за локоть, потому что она тоже держала тарелку и стаканчик. Схватил и потряс:

– Привет! У нас работаешь? Вот здорово! А чего я тебя раньше не видел? И вообще, я тебя сто лет не видел! Ты в каком отделе?

– Маркетинга.

– Ишь ты! И что, ты прямо разбираешься в этом маркетинге?

– В меру.

Господи, Варька! Котов так обрадовался, что ему совершенно расхотелось и напиться, и удавиться. Варвара тоже улыбалась, глядя на Котова, а он разглядывал ее: смеющиеся серые глаза, пепельные волосы, закрученные в тяжелый узел, румяные щеки… Варька!

– Сколько ж мы не виделись? Лет пять?

– Три года. Последний раз – у твоего отца на юбилее.

– Правда! Как ты живешь-то? Выглядишь потрясающе! Элегантная такая, с ума сойти!

– Нормально живу. А ты, говорят, развелся?

– Ну да. Не совсем еще, но… Разъехались, в общем. Как-то так. Слушай, а может, сбежим отсюда? Посидим где-нибудь, поговорим, а?

Варвара посмотрела на часы: ого, уже девятый час!

– Ты знаешь, мне вообще-то пора домой. Поздно.

– А ты все там же живешь? В Филимонове?

– Все там же.

– Ты на машине?

– Котов, какая машина? Нет у меня машины! На электричке, потом на автобусе, потом еще пешком. Надо двигаться, а то ближе к ночи всё редко ходит – и электрички, и маршрутки.